Письма игумении Таисии к новоначальной инокине о главнейших обязанностях иноческой жизни

Предисловие

Цель настоящего сочинения — ознакомить вновь посту­пающих в монастырь с главнейшими правилами и обязанностями ино­ческой жизни, о чем большая часть из них не имеют ни малейшего по­нятия. Хотя все таковые правила подробно и прекрасно изложены в многочисленных аскетических произведениях, но не всем доступно иметь эти драгоценные книги, не для всех они удобопонятны по своему глубокому содержанию, да и выбор таковых должен быть весьма осмот­рителен. Сорокалетний опыт моей иноческой жизни и уже двадцати­летний опыт в жизни настоятельской дали мне понять, насколько необ­ходимо более краткое, упрощенное, так сказать, живое разговорное слово, живые примеры, частию и из современной, более близкой к нам аскетической жизни для первоначального руководства вновь посту­пающих в обители послушниц, не приносящих с собою никаких сведе­ний относительно образа жизни, в какую они вступают, а движимых только усердием служить Господу вдали от мира. Поэтому я и реши­лась изложить в этих «письмах к новоначальной инокине» в возможно кратких, но точных словах все главнейшие ее обязанности, чтобы на первых же шагах ее вступления в обитель дать ей подходящее руково­дство для иноческой жизни.

________Письмо первое___________________________________

По поводу вступления в монастырь

Мнози бо суть звани, мало же избранных (Мф. 22,14)

«Наконец, — пишешь ты, — утешил меня Господь, — родите­ли мои дали мне свое благословение на поступление в монастырь; я ра­дуюсь и благодарю Бога, исполнившего мое заветное желание». Есть чему и радоваться! Сочувствую тебе и вместе с тобою приношу благода-

рение Господу, «исполняющему во благих желания» (Пс. 102, 5) рабов  Своих. «Много званых, но мало избранных» (Мф. 22, 14), — говорит Господь и — «блажени те, ихже избрал и приял Господь» (Пс. 64, 5), — из­брал из среды людей мира и призвал на исключительное служение Ему. Один богомудрый отец¹ говорит: «Создав человека, Бог ввел его в рай и, покорив ему всех тварей земных, сделал его как бы царем Своего ви­димого мира. Монахов же Бог вывел из среды мира и поставил их пред лицем Своим на особое служение Ему» и тем как бы отличил их и пред­почел без всякой личной их заслуги, по одной великой Своей милости и неисследимой премудрости, устрояя и указывая каждому именно тот путь ко спасению, каким кто наиболее способен шествовать. «Позна Гос­подь сущия Своя», — говорит Апостол (2 Тим. 2,19); и «Аз вем, ихже из-брах», — говорит Господь (Ин. 13,18). Но да не придет тебе никогда тще­славная, обольстительная мысль подумать о себе, что ты совершила не­что великое, оставив мир и вступив в монастырь. Помни слова Господа: «не вы Мене избрасте, но Аз избрах вас» (Ин. 15, 16). Что доброго мо­жем совершить своими силами мы, грешные, немощные, исполненные всякого беззакония?! — Мы недостаточны даже «От себе помыслити что, яко от себе», — говорит Апостол (2 Кор. 3, 5), не только что совер­шить что-либо доброе, а тем более так или иначе устроить свою жизнь. Испытывая на себе великие милости всеблагого о нас Промысла Божия, будем благодарить Его и сокрушенным сердцем взывать к Нему: «не по беззакониям нашим сотворил еси нам, ниже по грехом нашим воздал еси нам, щедрый и многомилостивый Господь»! (Пс. 102, 7). И не одни­ми лишь словами благодари Его, но постарайся и делами добрыми дока­зать эту благодарность; постарайся, чтобы вся жизнь твоя служила до­казательством твоей искренней любви к Господу, сыновней преданности и послушания Его святой воле; иначе ты будешь подобна упоминаемо­му в Евангелии непослушному сыну, хотя и откликнувшемуся на при­зыв отца его, приглашавшего его работать в винограднике, но не пошедше­му, следовательно, и не исполнившему воли призывавшего его (Мф. 21, 28-32).

¹ Прп. Феодор Студит.

Да укрепит тебя Господь в добром начинании и да подаст тебе силу в предстоящем нелегком подвиге борьбы против искушений пло­ти, мира и диавола, паче же сего последнего, ибо он, по слову Апостола, «как лев рыкая, ходит, ища кого поглотити» (1 Пет. 5, 8) каким бы то ни было способом, а для того, чтобы успешнее достигать своей цели, он рас­ставляет пред нами всевозможные сети, употребляет различные козни и прилоги, чтобы, выведав — к чему кто окажется более падким и склонным, тем и уловить его в свои сети, как паук уловляет неопыт­ных насекомых в свои тенета.

Да просветит Господь твои очи мысленные к уразумению этих козней вражиих и да умудрит тебя! Но говорить о сем пространно, думаю, еще не своевременно; ты новичок, едва лишь вступивший на путь богоугождения и, якобы, озирающийся вокруг себя; все тебе — ново и безызвест­но, даже само общество, членом которого ты стала.

Могу сказать тебе, на первый раз, лишь одно слово, но слово такой важности, что от исполнения его будет зависеть все твое дальнейшее преуспеяние, твое личное спокойствие и мир душевный, который и есть первое условие спасения нашего. Вот это слово: постарайся всех лю­бить! Заповедь не трудная, свойственная самой природе нашей и при­том настолько сладкая и отрадная, что исполнение ее наполняет каким-то чудным миром сердце, любящее ближних: «Возлюбиши искренняго твоего, яко сам себе», — сказано в Евангелии (Мф. 19,19).

Поводом к исполнению сего послужат тебе самые обстоятельства в жизни, которые и дадут тебе случай приучить твое сердце к любви со всеми многоразличными добродетелями, в ней заключающимися, как то: к смирению, непамятозлобию, прощению обид, готовности на всякое угождение ближнему, хотя бы потребовалось для того и самопожертво­вание. Если будешь смотреть на ближнего, как на близкого (не чуждо­го) тебе человека, как на собрата твоего, искупленного бесценною кровию Богочеловека и усыновленного Им Отцу Небесному, то, если в сердце твоем теплится хотя малая искра любви к Господу, ты непре­менно возлюбишь и ближнего твоего, ибо «любяй Бога, любит и брата своего» (1 Ин. 4, 21). Если ты будешь чаще припоминать любвеобильнейшие слова Господа: «Еже сотвористе единому сих братии Моих меньших,— Мне сотвористе» (Мф. 25,40), то никогда ничего не пожале­ешь для них — ни вещественного подаяния, ни нравственных для них трудов. Если будешь почаще вглядываться в свои собственные недос­татки и проступки, то ни о ком не будешь не только говорить, но и ду­мать дурно, ибо не увидишь чужих погрешностей, когда внимание твое будет сосредоточено на твоих собственных грехах. Да если бы даже и пришлось тебе видеть сестру твою согрешающею, то помысли, что она тотчас же может покаяться, исправиться и загладить свой грех, «силен бо есть Бог возставити ю» (Рим. 14, 4), а ты, осуждающая, можешь еже­минутно согрешить гораздо горше ее и не знаешь, будет ли тебе дано время на исправление и заглаждение греха.

Итак, берегись осуждения, угождай всем, считай себя худшею всех, храни любовь ко всем в сердце твоем и проявляй ее на деле; тогда бу­дешь мирствовать и спасешься.

Вот тебе мой первый совет, встречающий тебя, так сказать, во вратах монашеской жизни! Начни с любви; она выше всех внешних подвигов, выше «всех всесожжении и жертв» (Мк. 12, 33). Апостол Павел, перечисляя все подвиги веры и благочестия, все высшие христианские доб­родетели, даже самое мученичество за веру Христову, заключает, что ес­ли нет при этом любви, то ни в чем нет пользы и все ничто: «Любве же не имам, никакая польза ми есть,— ничто же есмь». Не забывай этой святой истины, без соблюдения ее невозможно спастись, и пропадет весь труд твоего иноческого подвига.

Письмо второе

О происхождении монашества и об общежитии

В руке Господа власть над землею и потребное воздвигает во время свое (Сир. 10, 4).

Прежде чем рассуждать о тех или других вопросах монаше­ской жизни, я решилась, дорогая сестра моя, сообщить тебе хотя краткое понятие о самом монашестве, его происхождении, подразделении и об общежитии иноческом с его правилами и уставами. Буду излагать не свои слова и мысли, а буквальные свидетельства о сем святых отцов и учителей Церкви, пространно и прекрасно изложенные в книге П.С. Казанского «История православного монашества на Востоке»¹.

Все святые отцы и учители Церкви утверждают, что монашество ве­дет свое начало от времен апостольских и даже еще раньше, от времен Самого Иисуса Христа.

Святитель Василий Великий говорит, что «образ монашеского об­щежития есть истинное подражание образу жизни Господа Иисуса Христа с Его учениками». Как Иисус Христос, собрав вокруг Себя лик учеников, жил с ними отдельным обществом, так и монахи, живя сово­купно отдельными обществами, под руководством своего игумена, по­истине подражают житию их, если только свято и разумно хранят пра­вила жития.

Проповедь апостольская, имевшая целью распространение христиан­ской веры на земле, сама собою соделалась и источником аскетического духа между верующими.

Святитель Иоанн Златоуст (407 г.) говорит: «Небесный огнь, при­несенный на землю Богочеловеком («Огня приидох воврещи на землю, и что хощу, аще уже возгореся») (Лк. 12, 49),— возгорелся в сердцах лю­дей, воспламенил в них жизнь новую, оживотворил их дух, подавлен- ный чувственностью, и воскриленная им свобода ума восчувствовала потребность и силу воспрянуть от дольняго к горнему»².

Чем сильнее возгоралась эта искра, тем сильнее ощущалась потреб­ность высвободиться от опутывающих душу тенет мирской жизни и предаться уединению для беспрепятственного внимания «единому на потребу» (Лк. 10, 42).

Преподобный авва Пиаммон, в беседе с преподобным Кассианом Римлянином, утверждает то же самое, говоря, что «образ жизни мона­шеской получил начало от апостольской проповеди»³.

Церковный историк Филон говорит о том же следующее: «Еще в на­чале проповеди апостольской между христианами были отличавшиеся особым любомудрием, то есть стремлением к высшим аскетическим подвигам и созерцательности, что и составляет принадлежность жизни не просто христианской среди, хотя и не запрещенных, но не соответст­вующих таким стремлениям, сует и молв житейских, а исключительно жизни монашеской»

Такие выходцы из общего новопросвещенного христианского мира для достижения своих высоких целей оставляли свои родные жилища, родителей, родственников и друзей и удалялись в леса и пустыни, что­бы совершенно сокрыться от взоров мира и в безмолвном уединении не­возбранно работать единому Господу. На них сбылись слова псалмопев­ца: «Се, удалихся бегая и водворихся в пустыни: чаях Бога спасающаго мя» (Пс. 54, 8).

 ¹ П.С. Казанский — экстраординарный профессор Московской духовной академии.

² Свт. Иоанн Златоуст.  Беседа 68 на Евангелие от Матфея.

³ Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. Собеседование 18, гл.5

Так образовался строжайший род монашества — отшельничество (то есть отшествие от мира). Некоторые из таких подвижников жили совер­шенно одиноко, никого к себе не принимая, никогда ни с кем не беседуя и даже не видясь, как, например, преподобный Марк Фраческий, про­живший в совершенном уединении с лишком 90 лет, не видав лица че­ловеческого, и многие-многие другие, о коих упоминается в Четьях ми­неях и в прологах, но еще более таковых, коих имена не дошли до нас и ведомы одному Сердцеведцу.

Был и такой род пустынножительства, когда подвижники поселялись хотя и в отдельных кельях, или, вернее сказать, пещерах, или самород­ных, или ископанных ими для себя собственными руками, но неподале­ку один от другого, причем имели возможность взаимного братского вспоможения в случае надобности и духовного утешения, в лицезрении друг друга и во взаимной беседе, которую они разрешали себе ради ду­ховной пользы, и то лишь в праздничные дни, когда собирались в цер­ковь для причащения Святых Тайн. Такое их сожительство неподалеку друг от друга происходило по большей части от того, что, когда кто наме­ревался оставить мир и поселиться в пустыне, он искал не только удоб­ного к сему места, но и опытного подвижника, могущего наставить его в пустынножительстве и быть его руководителем. Пустынники, в свою очередь, хотя и скорбели о нарушении пришельцем их уединения, но во имя заповеди о любви христианской не отвергали его и, преподав первые и главнейшие правила аскетической жизни, не столько словом, сколько безмолвным, живым примером, если находили его способным, — позво­ляли ему поселиться в этой пустыне, устроив на указанном ему месте келию или ископав пещеру, сами же не переставали наблюдать за образом жизни его, пока он достигал посильного совершенства.

Места, неведомые дотоле и непроницаемые для людей, обитаемые лишь дикими зверями, наполнялись кельями и пещерами отшельников, «скитавшихся, по слову Апостола, в пустынях и горах и вертепах и в пропастех земных, лишени, скорбяще, озлоблени, ихже не бе достоин весь мир». Пустыня представляла собою Богонасажденный рай, благо­ухавший цветом подвижничества.

И не только мужи, но и жены достигали равной с ними степени под­вижничества, показывали изумительные примеры самоотверженности и сподоблялись великих даров благодати. Небесный огонь, принесен­ный Спасителем на землю, возгорелся и в сердцах этих более слабых созданий, женщин, и породил в них великое пламя любви Божествен­ной, пожегшее и превратившее в ничто для них все земное и временное.

Святитель Иоанн Златоуст говорит об этом: «В начале христианства в стране Египетской является чудное воинство Христово, ведущее образ жизни, свойственный лишь горним силам; и является оно не только в мужах, но и в женах, которые не менее мужей любомудрствуют. Как великие подвижницы, оне вступают в брань духовную с диаволом и вла­стями тьмы: естественная слабость их вовсе не служит к тому препятст­вием. Если оне не обладают крепостью сил, то, как бы взамен того, ода­рены более живым чувством и восприимчивостью.

Пламенея любовью ко Господу, твердо их произволение и решимость на все лишения и трудности ради Сладчайшего Иисуса. Их живое чув­ство и пламенная любовь дают им силу и мужество проходить путь под­вижничества, столь же суровый и строгий, как и подвижники-аскеты: „о Христе бо Иисусе несть мужеский пол, ни женский, но вси едино суть»» (Гал. 3, 28).

Египетская пустыня была рассадником и женского монашества, как и мужского.

Преподобный Павел Фермейский поведал авве Макарию, что знал он одну девственницу-пустынницу, которая в течение 35 лет пребывала не­исходно в своей пещере, вкушая пищу лишь в субботу и воскресенье.

В Александрии и ее окрестностях жило много девственниц, из кото­рых одни жили вместе, а другие отдельно в келье или пещере, или даже совсем заключались в гробницах и пребывали неисходно до самой смер­ти, принимая пищу чрез оконце или отверстие.

Такова была преподобная Александра, о которой пишет знаменитый историк Дидим, что прожила она в гробнице неисходно лет около деся­ти, сама себя приготовила к исходу из сей жизни, получив извещение о часе кончины своей.

Палладий говорит, что святой Афанасий Великий, во время гонения ариан, шесть лет укрывался у одной девственницы-пустынницы (Синк-литикии); она сама служила ему во всем, добывая книги и все нужное.

Он же, Палладий, епископ Еленопольский, указывает и еще одну дев­ственницу-пустынницу, проведшую в затворе безысходно шестьдесят лет. Пред кончиною ей явился святой мученик Колуф и предсказал вре­мя ее отшествия и блаженную участь.

Когда преподобный Антоний Великий вознамерился удалиться на совершенное безмолвие, то, чтобы окончательно освободиться всякого земного попечения, малолетнюю сестру свою отдал на попечение «дев­ственницам, особо живущим, Христу уневестившимся». Из сего видно, что еще в начале удаления преподобного Антония из мира женское от­шельничество уже существовало.

В житии преподобного Исидора Странноприимца упоминается, что сестры его жили в общежительной обители, состоявшей из 70 дев.

Царицы и царевны оставляли свои роскошные чертоги и несметные богатства, предпочитая им суровую пустыню и произвольную нищету: Аполлинария, дочь Римского императора, Евгения, Евпраксия, Олим­пиада, Ксения и множество им подобных любомудрых дев, имена коих знает один Всеведец, ради Которого они подвизались.

Таким образом, мы видим, что монашество женское, как в виде от­шельничества, так и общежития, возникло одновременно с мужским, в самом начале христианства, и составляет для него, по выражению свя­тителя Иоанна Златоуста, цвет, украшение, славу и венец его совер­шенств. Является же оно не следствием каких-либо внешних причин или нововведений, но самостоятельным источником высших проявле­ний человеческого духа, воскриленного христианством, почему и не стесняется ни временем, ни местом, ни степенью, ибо дух свободен в своих стремлениях, граница его — его собственный произвол.

В смысле внешней организации, то есть формы и правил, как отшель­ничество, так и общежитие, получили свое начало лишь в 3-м веке по Рождестве Христовом, ибо до того времени первенствующая Церковь подвергалась почти беспрерывно гонениям от языческих царей. Хри­стиане скрывались от преследования мучителей, а об организовании ка кого-либо общества нельзя было и думать. Но «в руке Господа власть над землею, и потребное воздвигает во время свое» (Сир. 10, 4). В 3-м веке воздвигает Господь великих столпов монашества, преподобного Антония Великого, учредителя и основателя отшельничества, и препо­добного Пахомия Великого, устроителя монашеских общежитии, до­шедших и до нашего времени. «Великую услугу,— говорит преподобный Антоний о святом Пахомии,— оказал отец Пахомий, собрав такое мно­жество братии; ибо вначале, как я сделался монахом, не было ни одной киновии (то есть общежития для воспитания новоначальных иноков), и каждый из них жил по своему произволению, подвизаясь без руко­водства».

Сам Бог приказал преподобному Пахомию основать общежития ино­ческие.

Когда однажды преподобный отошел далеко от своего жилища и до­шел до «Тавенны» — места, лежащего на берегу р. Нила, — он остано­вился там для молитвы. Во время молитвы он слышит голос: «Поселись здесь, выстрой монастырь, к тебе соберется много иноков». Вместе с этими словами явился ему Ангел и вручил ему медную доску, на кото­рой начертаны были правила иноческой жизни, которые и вошли в употребление под именем «устава».

Устав этот сделался общеупотребительным во всех обителях общежи­тельных времени преподобного Пахомия, которым он и был начальни­ком и руководителем; затем переходил преемственно и для последую­щих обителей, по времени был несколько изменяем применительно к духу времени и немощам иночества, но коренные его правила и осно­вание остаются неизменными и до нашего времени, до нашего бедного, убогого иночества. Вот я изложила тебе, сестра, хотя кратко, но доста­точно для твоего понятия о высоких началах и духовном развитии ино­ческой жизни; сказала и о Божественном о ней Промысле и попечении, ясно выразившемся в том, что Сам Бог чрез Ангела Своего начертал для нее «устав», то есть основные правила жизни иноческой. Какому же от­вету подлежим мы, нерадивые иноки и инокини, надевшие на себя мо­нашескую, святую одежду, а «духа ея не имущие».

Прочитав это письмо, вникни, пораздумай,— на какой дороге ты сто­ишь и как стоять должна; разумно проходи твою жизнь иноческую. За­кончу словами Апостола: «молю убо вас, достойно ходити звания, в неже звани бысте, со всяким смиренномудрием и кротостию, с долготер­пением, терпяще друг другу любовию, тщащеся блюсти единение духа в союзе мира… во едином уповании звания вашего» (Еф. 4, 1-4).

Письмо третье

О повиновении старшим

                            Повинуйтеся наставником вашим и покаряйтеся: тии бо бдят о душах ваших (Евр. 13, 17)

Вот уже и искушение, вот и смущение! Не ожидала я, одна­ко, услышать от тебя то, что ты излагаешь в своем письме! Да и можно ли ожидать, чтобы юная, новоначальная послушница дерзнула обсуж­дать и определять нравы и характеры стариц-монахинь, в течение мно­гих лет подвизающихся и приобретших известный опыт монашеской жизни и духовного преуспеяния. «Кто тя постави судию над нами?» (Исх. 2,14). Если велик и тяжек грех осуждения ближнего, хотя бы рав­ного или и младшего себя, то не страшно ли осуждать и злословить ста­риц-инокинь, и тем еще более тех из них, которым вручена душа твоя для духовного руководства ее на пути спасения, тех, кои взяли на себя ответственность за твою душу не только пред земными начальниками, но и пред Самим Владыкою Богом. Устыдись, сестра! На что ты жалу­ешься, на что указываешь? Ты пишешь: «Старица, к которой мать игумения поместила меня, сурового нрава, очень строгая, и мне трудно уго­дить ей!» — «От уст твоих сужду ти» (Лк. 19, 22) и, по сложности твоей жалобы, отвечаю на каждую мысль отдельно: поместила тебя к этой ста­рице твоя настоятельница, мать игумения, которой, без сомнения, хоро­шо известны и характер, и образ жизни каждой из подчиненных ей сес­тер, тем более стариц, как давно живущих в обители; известен ей и твой нрав, и твое душевное устроение, и если она вручила тебя именно этой, а не иной старице, то, конечно, сделала это не без основания, а по всесто­роннему обсуждению дела и притом не без внушения Божия, ибо «серд­цами начальствующих Бог управляет», а по сказанному и «несть власть, аще не от Бога» (Рим. 13,1). Следовательно, каждое распоряжение и по­становление настоятельницы ты должна принимать как от руки Божией, памятуя слова Апостола, что «противляющияся власти Божию пове­лению противляются, а противляющияся Божию велению себе грех приемлют» (Рим. 13, 2). С полною верою, с искреннею любовию подчи­ни себя твоей старице, отвергни всякое мудрование, которое для по­слушника, вступающего на путь монашеской жизни, есть гибель душев­ная; особенно избегай его по отношению суждений и как бы проверки действий старицы и ее личных качеств; что тебе до сего? Ты подчинена ей во имя Господа; ты обязана ей повиноваться с беспрекословным по­слушанием, а не она тебе. Не жалей себя: самосожаление, равно как и са­мооправдание, мешают делу спасения инока и запинают его на пути преуспеяния; предайся, повторяю, беззаветно воле твоих руководитель­ниц,— предайся им, как глина — скудельнику, как железо — ковачу; пусть мнут и куют на ковальне послушания (как выражается святой списатель Лествицы Иоанн) твою непокорную и горделивую волю, по­ка не сотрется она в мягкий воск смирения, чтобы разумно, сознатель­но, могла ты повторять слова псалмопевца: «во смирении нашем помя­ну ны Господь» (Пс. 135, 23) или «благо мне, яко смирил мя еси, яко да научуся оправданием Твоим» (Пс. 118, 71). Видишь,— и оправданиям Господним, то есть благоугождению Господу, не научиться без смирения и самоуничижения. Десять дев в полуночи ожидали пришествия небес­ного Жениха; но только половина их была принята в чертоги Его, а ос­тальные, как не имевшие елея во светильниках своих, к стыду своему и прискорбию, не только не были допущены в чертог, но и услышали грозные слова Жениха: «аминь глаголю вам: не вем вас» (Мф. 25, 12). Смотри, чтобы этот недостаток елея не оказался и в тебе недостатком смирения и послушания, без коих угаснет твой светильник веры и мни­мого усердия. Великой чести возжелала ты — сод слаться невестою Хри­стовою, сподобиться вечного с Ним царствования; а достигнуть сего ду­маешь без трудов и подвигов самоотвержения. Не забывай, что «добрая дела трудом стяжаваются», а труд ли это — подчиниться воле руководя­щих нас на пути спасения, идти которым мы сами же пожелали, сами просили и молили быть принятыми под это руководство. Своим непо­корством и своеволием Ты осложняешь труд твоих руководительниц, труд и без того нелегкий, и причиняешь им скорбь и воздыхание. Послу­шай Апостола, говорящего о сем так: «Повинуйтеся наставником вашим и покаряйтеся: тии бо бдят о душах ваших, яко слово воздати хотяще (о вас), да с радостию сие творят, а не воздыхающе: несть бо полезно вам сие» (Евр. 13, 17).

В следующем письме я постараюсь подробнее изложить тебе уче­ние преподобных отцов о послушании и о послушничестве и приме­рами из жизнеописаний подвижников доказать высоту послушания как важнейшей и первой степени монашеского преуспеяния. Послу­шание есть основание и фундамент иночества, которое и зиждется именно на послушании прежде всего. Какие бы подвиги и труды ты ни предпринимала, но если совершаешь их по своему мудрованию и по своей воле, а не по благословению руководящих твоим спасени­ем, то есть не по послушанию,— все таковые не могут быть приятны Богу, как плод своеволия.

Смотри на старицу свою (келейную) и на общую вашу мать игумению, как на посредниц твоих к Богу, которые всю жизнь свою посвяти­ли на попечение о твоем спасении, «яко слово воздати (о тебе) хотяще»; им нет большего горя, как непокорство ваше и неисправность; и наоборот, нет большей радости, как видеть вас преуспевающих в богоугождении и святости, по слову Апостола: «больши сея не имам радости, да слышу моя чада во истине ходяща» (3 Ин. 1, 4).

Письмо четвертое

О послушничестве

 Не да творю волю Мою, но волю пославшаго Мя (Ин. 6,38)

Что такое послушание? В общем смысле слова — послуша­ние есть повиновение чужой воле. Заповедь послушания по времени есть самая первая, самая древнейшая, так как еще в раю, прародителям нашим, в их первобытном состоянии невинности, уже была дана запо­ведь послушания — «не вкушать плодов известного древа», нарушение каковой заповеди и повлекло за собою смерть.

В отношении же монашеской жизни слово «послушание» имеет весь­ма обширный и строгий смысл; в нем заключается не только общее по­нятие об исполнении заповеди, но и понятие о высшей монашеской доб­родетели, состоящей в безусловном самоотречении или самоотверже­нии, полнейшее покорение своей воли воле руководителей. Воля, или, что то же, свобода, есть драгоценная собственность каждого человека, Самим Богом ему данная; и эту-то вожделенную свободу свою люди, из­бирающие путь иноческой жизни, безвозвратно полагают на жертвен­ник заколения, добровольно принося ее в жертву Господу. О, каких тру­дов, какой борьбы стоит иногда эта жертва истинному послушнику! — Изведал это тот, кто десятки лет провел в безусловном отсечении своей воли, в беспрекословном подчинении ее воле чужой; но, с другой сторо­ны, он же и вкусил и познал опытом, сколь «благо иго Господне, и как легко бремя Его» (Мф. 11, 30).

«Не те лишь одни удостоены названия мучеников,— восклицает пре­подобный Исаак Сирии,— которые умирают ради благоугождения Хри­сту». Истинный послушник — умер волею, желаниями, умом, то есть мудрованием, рассуждением о заповедуемом ему; он дерзновенно может восклицать с Апостолом: «Живу же не ктому аз, но живет во мне Хри­стос» (Гал. 2, 20), Который Сам «послушлив был даже до смерти» (Флп. 2, 8) — не творил волю Свою, но волю пославшаго Его Отца (Ин. 5, 3), и в великие минуты пред Своими крестными страданиями, когда «падал на лице Свое» (Мф. 26, 39) в молитве к Небесному Отцу, когда «бысть пот Его, яко капли крове, каплющия на землю» (Лк. 22, 24), как истинный послушник Отца Своего взывал Ему: «не якоже Аз хощу, но якоже Ты» (Мф. 26, 39); — «не Моя, но Твоя воля да будет» (Лк. 22, 42). Святый Иоанн Лествичник, обращаясь к истинным послушникам, говорит: «Вы, живущие в послушании, Христоподражательные послушницы! Знайте и ведайте, что путь, вами избранный, есть самый кратчайший и самый безопаснейший к Царствию Небесному. — Вы немокренными стопами переходите море (житейское), потому что не своими членами переплываете его, а чужими руками, вас ведущими, поддерживаемы! Вы добровольно продаете себя в неволю, и этою неволею покупаете себе вечную свободу!» Далее, ублажая добродетель послушания, он продол­жает: «Послушание есть совершенное души своея отвержение — безо­пасное плавание, сонное путешествие, бесстрашие смерти, гроб воли, добровольная смерть, несомненное воскресение». «Буди мертв в жизни твоей, да жив будеши по смерти твоей», — восклицает другой духоносный отец, Исаак Сирии, и эти слова, как мы знаем из жизнеописания преподобного Акакия послушливого, оправдались даже и в буквальном смысле, когда этот истинный послушник и из могилы (будучи погребен­ным мертвецом), послушный гласу старца своего, ответил на вопрос его. Старец Акакия казался жестоким и грубым старцем; он не только стро­го обращался с ним, но нередко оскорблял и бил его без вины и без при­чины. Акакий, между тем, как истинный послушник, все переносил без ропота, с истинным смирением, сохраняя полную любовь и почтение к старцу. Но вот скончался Акакий, и узнавшие о сем пришли навестить старца и разделить с ним его печаль об утрате столь смиренного и по­слушного сына; на что говорит им старец: «Акакий не умер, но жив!»

В подтверждение своих слов, ведет их к могиле его и спрашивает мертвеца, как бы живого: «Акакий, ты жив?» «Жив я, отче!» — отвечает истинный послушник, ибо «послушание не умирает!».

Вот высота истинного послушания. Ведь это не вымысел, не анекдот какой-либо пустой светской книги, а сказание книги Жития Святых, признанной истинною святою Церковью, написанной святым великим святителем, от Бога прославленным чудотворениями и нетлением свя­тых мощей его. И мы хорошо знаем все это, несомненно, верим сему. От­чего же так холодно, равнодушно и даже как-то небрежно относимся к таким великим истинам, не только не применяем их к делу нашего собственного преуспеяния, но, как бы «мимоходим», как дело вовсе не имеющее к нам никакого отношения? Или «одебелело сердце наше», как выражается Исайя пророк (Ис. 6, 9-10), и мы «видяще не видим, слышаще не слышим!» (Мф. 13, 13). Между тем вся сия, по слову Апо­стола: «в наше наказание преднаписашася» (Рим. 15,4); и «како мы убе­жим о толицем нерадивше спасение» (Евр. 2, 3) и «толик имуще облежащь нас облак свидетелей» (Евр. 12, 1).

Вспомним и преподобную Исидору послушницу, которая не только беспрекословно и с глубоким смирением исполняла все самые тяжелые послушания общежития, с изумительным терпением сносила обиды и поношения, но и под образом юродства скрывала свои великие подви­ги и добродетели. И какой же конец увенчал ее подвиги? Великий Савва пустынник имел откровение от Господа о том, что «есть девственница в обители общежительной, превосходящая его своими подвигами; и он пошел в указанную обитель, взыскал преподобную послушницу, которая по смирению своему даже не вышла к нему в числе других сестер, упал к ногам ея, пред всеми прося ея святых молитв и благословения. Видите ли высоту послушания? Оно превосходит подвиги пустынножителей! Следовательно, дело преуспеяния иноческого, дело спасения вашего, так сказать, в ваших собственных руках, и не обидно ли, не скорбно ли вам из собственных рук терять его безвозвратно! Если вы укажете на труд­ность истинного послушничества, то укажите какое-либо хорошее, хотя бы и для временной лишь жизни полезное дело, которое совершилось бы легко и беструдно; да и за что же ожидать воздаяния или награды, если не потрудиться и поболеть ради ея. Не сами ли вы избрали для достиже­ния вечного спасения не иной какой путь, а именно путь иночества, ос­нованный на послушании, и пока остаетесь на сем пути, уклониться от послушаний не можете, так или иначе должны исполнять волю руково­дителей ваших; если исполните с надлежащим усердием, смирением и терпением, блаженны вы, как подражатели, соучастницы преподобных: Акакия, Исидоры, Досифея послушника, Павла препростого и других приявших венцы послушания; если же и пребываете в послушании, но с ропотом, леностию, самочинением и прекословием, то нельзя не скор­беть о вас, ибо вы погубляете свои собственные труды, теряете венцы, уже находившиеся в руках ваших, готовые уже увенчать главы ваши. Скажу при этом и еще одно повествование из пролога как пример и до­казательство того, что никакое самомалейшее дело не останется без воз­даяния от Того, у Которого и «власи главы нашея вси изочтени суть» (Мф. 10, 30). Один инок жил в послушании у старца: между прочим, он имел от него заповедь «никогда не отходить ко сну, не получив прежде благословения старца». Однажды вечером, совершив свое правило, по­слушник подошел к старцу на благословение; старец, сидя, дремал; так как это продолжалось несколько часов, то послушнику пришлось неод­нократно покушаться уйти спать, не дождавшись пробуждения старца. Всякий раз, когда он намеревался уйти, мысль, что, не приняв благосло­вения, он нарушит данную ему заповедь, удерживала его, и он оставался пред старцем, ожидая его пробуждения.

Наконец, старец открыл глаза и, увидев послушника, стоящим пред собою, спросил его: «Что ты, чадо, здесь делал в это время?» «Ничего, отче, я не делал,— отвечал послушник,— я сам едва не задремал, так как сон одолел меня, и я только ждал твоего благословения, помня заповедь твою — без него не отходить ко сну». «Сколько раз ты порывался уйти спать?» — спросил старец, но послушник не мог определить этого. Тогда старец сказал ему: «Блажен ты, чадо, что сохранил послушание; поверь мне, что я видел сейчас пять венцов, спускавшихся с высоты на твою главу, один после другого; это венцы послушания, коими венчаются ис­тинные послушники, отвергшиеся своей воли и хотений». Из этого при­мера ясно видно, что никакое и малое усилие над собою, ради соблюде­ния заповеди, не остается без воздаяния от щедрой руки Мздовоздаятеля, рекшего, «что и чаша холодной воды, поданная во имя Его, не лишится мзды своея» (Мф. 10, 42).

Недостало бы ни времени, ни возможности описывать все бесчислен­ные примеры высокого, самоотверженного послушания, коими пере­полнены книги: Четьи минеи, прологи, отечники и др. Если ты забо­тишься о своем преуспеянии, если хочешь быть истинною послушни­цею, не по имени только, но и по самой жизни, то непременно прочитывай и чаще перечитывай названные книги и, читая, старайся уразумевать и удерживать в памяти все, о чем читала или слышала: «Не слышатели бо закона праведни пред Богом, но творцы закона, сии оправдятся» (Рим. 2, 13).

Если же ты и разумеешь, но не внимаешь, небрежешь, то не избежишь осуждения с «рабом, ведавшим волю Господа своего и не сотворившим по воле Его» (Лк. 12, 47). Размысли о сем и убойся.

Письмо пятое

Не любяй брата своего — Бога како может любити (1 Ин. 4,20)

Не замедлили, однако, посетить твою душу искушения, не­смотря на твердую готовность твою всецело отдаться богоугождению под кровом мирной обители, где надеялась ты, как пишешь, «найти ти­хое пристанище, а не смущение и соблазн».— В чем же дело? Что так смутило и встревожило тебя?

Прежде всего скажу тебе, что если ты воображала найти рай на земле, хотя бы и в обители, то очень ошибалась; рая, то есть полного блаженст­ва на земле, нет и быть не может, так как человек и создан не для земли, а для неба, а чтобы унаследовать рай на небе, должно заслужить его здесь, на земле, многими трудами, скорбями, усилиями, то есть усиленным самовниманием, как говорит Апостол: «многими скорбьми подоба­ет нам внити в Царствие Божие» (Деян. 14, 22) и как учил и Сам наш Бо­жественный Подвигоположник: «Царствие Божие нудится, и нудящие се­бя к его исканию восхищают е» (Мф. 11, 1). Если же непременно хочешь найти его на земле, то ищи не в стенах каменных обителей, не в лесах дре­мучих пустынь, а в себе самой, в своей собственной душе, ибо: «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17,21). Вот, если бы искала в себе и старалась бы поселить в своем сердце это Царствие Божие, то не жаловалась бы на ближних, как на «причиняющих тебе искушения и соблазны».

Пишешь: «Замечаю, что некоторые сестры относятся ко мне недруже­любно, и этим смущаюсь». Этим недугом страдают многие души «неискусныя» и не «совершившияся в любви Христовой» (1 Ин. 4,18). Стра­дала им и я сама, а когда обратилась к одному богомудрому старцу, что­бы открыть ему свое смущение и скорбь, то вот какой ответ услышала от него: «какими глазами будешь смотреть на людей, таковыми и будут ка­заться тебе люди». И весьма хорошее и доброе можно затмить и пред­ставить в черном виде, как и наоборот, и дурное можно принять за бла­гое. Последнее мы оправдываем почти ежеминутно по отношению к са­мим себе, стараясь прикрывать благовидностью свои ошибки и проступки; между тем — к ближним относимся весьма строго, судя лишь по внешнему виду их поступков, не зная внутреннего расположе­ния души. Может быть, это «недружелюбное отношение» к тебе сестры — только кажущееся, а не действительное; может быть, это козни врага, ищущего посеять между вами плевелы вражды, чего вы и сами не заме­чаете, но что так легко может осуществиться. Как от малой искры огня, не потушенной вовремя, разгорается иногда сильнейшее пламя, так и от малой искры недоверия и недружелюбия вспыхивает целое пламя вра­жды, пожирающее многолетние труды в добродетели. Если же и дейст­вительно сестра, по немощи своей, оказывает к тебе мало дружелюбия, то прежде чем упрекать ее за это, загляни в свое собственное сердце, проверь свои собственные отношения к ней. Может быть, внимательное и беспристрастное самоиспытание и докажет тебе, что ты сама подала повод к сему, а следовательно, сама и виновата во всем. Старайся хра­нить в сердце безусловный мир ко всем, по слову Апостола: «Аще воз­можно, еже от вас, со всеми человеки мир имейте» (Рим. 12, 18). Этот внутренний мир собственной твоей души послужит наилучшим залогом или обеспечением мира и любви к тебе других, а выше и досточестнее любви нет ничего, как и Апостол утверждает, называя любовь «исполне­нием (всего) закона» (Рим. 13, 8), «союзом совершенства» (Кол. 3, 14), при коем «мир Божий водворяется в сердцах наших» (Флп. 4, 7).

А как возвеличил любовь святой Иоанн, этот Апостол любви, как на­зывает его святая Церковь, возлюбленнейший ученик, друг и наперсник Христов! Все послание его дышит любовию, которая, как бы невольно, проникает в души читающих его с должным вниманием: «Возлюбленнии! — пишет он,— возлюбим друг друга, яко любы от Бога есть». «Всяк любяй (брата своего) — знает Бога, а не любяй не позна Бога, яко Бог любы есть». «Аще друг друга любим,— Бог в нас пребывает». «Пребы­вали в любви в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает». «Не любяй бра­та своего и Бога не может любити». «И сию заповедь имамы от Него, да любяй Бога любит и брата своего» (1 Ин. 4, 7-21). «Мы должны есмы по братии души полагати, яко Он (то есть Христос) по нас душу Свою положи» (1 Ин. 3, 16). Видишь ли, разумеешь ли высоту любви христи­анской? — Души свои полагать для ближних должны мы, то есть жерт­вовать для них самою жизнию, без всякого разбора и различия взаим­ных расположений, хотя бы и видели от кого неприязнь и обиды, по сло­ву Господа нашего: «любите и враги ваша, добро творите ненавидящим вас», ибо «аще любите токмо любящих вас, что особеннаго творите, ибо и язычники любящих их любят» (Мф. 5,44,46. Лк. 6,32). О, неисследимая и непроницаемая глубина любви Христоподражателей! Блажен, кто вкусит от плода твоего! Ты, как райское древо жизни, соделаешь его бес­смертным и блаженным во веки!

В жизнеописании святого апостола Иоанна Богослова сказано, меж­ду прочим, что когда он состарился так, что не мог приходить в собра­ние верующих, то ученики его приносили его туда на руках, и он, не бу­дучи в состоянии говорить пространных поучений, повторял только свои любимые слова, заключающие в себе существенное основание хри­стианства: «дети мои,— любите друг друга!» Повторяю и я тебе, повто­ряю и сто крат: люби и люби всех без изъятия любящих тебя и нелюбя­щих, а сих последних, пожалуй, еще и больше люби, ибо они твои благо­детельницы, дающие повод к исполнению высшей христианской добродетели; не подозревай ни в ком недоброжелательства к себе; на­против, если бы оно и было, старайся не видеть его, не замечать его, ибо «доброе око не узрит зла», и «любовь не мыслит зла» ни о ком, «вся лю­бит, вся терпит и николиже отпадает» (1 Кор. 13, 5, 7-8). Если и везде, то тем более в общежитиях монашеских необходимо держаться запове­ди о любви. Все члены общежития составляют как бы одну родную се­мью, одно целое и по одинаковому образу внешней жизни, и по одина­ковым стремлениям души к одной цели богоугождения и самоусовер­шенствования; между тем, несмотря на это единство, сколько между этими членами общежития личной всесторонней разности и даже про­тивоположности! Обитель общежительная, как чадолюбивая мать, про­стирает свои объятия всем, прибегающим к ней по слову Господа, «грядущаго ко Мне не изжену вон» (Ин. 6, 37). А грядут под кров ее и обра­зованные люди, и невежды, и господа, и простецы, и богатые, и нищие, и убогие, и старые, и малые, и юные, и зрелого возраста лица, и здоро­вые, и немощные, и даже увечные; и как разнообразны их внешние со­стояния, так различны и внутреннее духовное развитие, и взгляды, по­нятия и даже побуждения, так как не всех одни и те же причины приво­дят в обитель. Ввиду всего этого можно ли требовать от каждого одинакового исправления и преуспеяния. И таланты Господь разделил не поровну, а «комуждо противу силы его» (Мф. 25, 15) — кому предал один талант, кому — два, а кому и пять, но заметь при этом, что и при­нявший два таланта, и трудом своим усугубивший их, получил от Госпо­да такую же похвалу и награду, как и усугубивший пять талантов; как тому, так и другому сказал Владыка: «добре, рабе благий и верный, вниди в радость Господа твоего» (Мф. 25, 21-23).

Не взыскал Господь десяти талантов с принявшего два только; а как раздавал их по силам каждого, так и взыскал посильного возвращения их. А мы, как немилосердые истязатели друг друга, требуем нередко от ближних наших того, чего и сами исполнить не можем, и, конечно, не исполнили бы, если бы были на их месте. Итак, ищи прежде всего вся­кого исправления в себе самой; а когда, с помощию благодати Божией, достигнешь сего по мере сил твоих, тогда, наверно, увидишь и ближних твоих, то есть всех сестер твоих, благими, добрыми, дружелюбными: «Изми первее бревно из очесе твоего, и тогда узриши изъяти сучец из очесе брата твоего» (Мф. 7, 5).

Письмо шестое

Об обязанностях клирицы

  Проклят (человек) творяй дело Божие с небрежением (Мер. 48, 10)

Ты вчинена в лик поющих на клиросе; следовательно, сла­вословишь Господа по образу небесных сил, немолчно воспевающих славу своего Творца и Владыки. Счастлива ты! Но сознаешь ли ты всю святость и важность этого дела Божия, которое без сравнения более, чем какое-либо другое дело, достойно быть названо «Делом Божиим»? Ина­че же, нелишне напомнить тебе грозное и страшное слово пророка: «проклят (человек) творяй дело Божие с небрежением» (Иер. 48, 10). Видишь, какой страшной ответственности подлежат нерадиво и не­брежно исполняющие дела служения Богу. Клирик (или певчий) есть «уста Церкви», то есть общества верующих, молящихся в храме; воспевая молитвы и песнопения, он произносит их не от себя лишь единолич­но, но от лица всех присутствующих в храме, точно так же, как и все мо­лящиеся произносят молитвы свои устами поющих, почему сии послед­ние и суть — «уста Церкви». «Пойте Богу нашему» (Пс. 46, 7), пригла­шает их святая Церковь, но — «пойте разумно» (Пс. 46, 9), думайте и внимайте: Кого воспеваете, Кого молите, Кому предстоите? Предстои­те Тому, Кому со страхом предстоят и предходят чины ангельские, лица закрывающие! Воспеваете Того, Кому все силы небесные немолчно воз­глашают: «Свят, свят, свят Господь Саваоф!» Уразумей же, сколь высоко дело клирика. Уразумей и подивись милосердию Божию, попустившему и земным грешникам приносить Ему хвалу!.. Это дело небесное, — дело Ангела, а не человека, «нечистыя устне имущаго», как выразился святой пророк Исайя, услышав горния славословия: «О, окаянный аз, яко чело­век сый и нечисты устне имый, посреде людей нечистыя устне имущих аз живу» (Ис. 6, 5). И тебе, немощной, слабой, грешной, вверено такое великое дело. — Это «талант», вручаемый тебе Владыкой, — талант, ко­торый ты должна возрастить и умножить разумным употреблением. Со всяким смирением и страхом Божиим скажи мысленно душе своей: «Се тебе вверяет Владыка, душе моя: со страхом приими дар»; и «скрывша-го талант осуждение слышавши, о душе, не скрывай словесе Божия, но возвещай, воспевай славу Его, умножай дарование, да внидеши в ра­дость Господа твоего».

«Не коснит Господь (то есть не замедлит исполнить) обетования Сво­его», придти вторично и взыскать отчета с рабов, которым вверил Свое имущество, Свои дары и таланты; берегись, чтобы не услышать тебе страшного осуждения: «возьмите от нея талант Мой, который не хотела она возращать трудолюбие деланием, и ленивую рабы верзите во тьму кромешнюю». Трудолюбное делание клирика состоит в том, чтобы все силы данных ему от Господа способностей он неослабно напрягал к прославлению Господа. Пой во славу имени Божия, пой не только ус­тами и голосом, но пой сердцем, пой умом, душею, волею, желанием, усердием, — всем существом. Это и значит «петь разумно». Пение пев­ца передается в сердца молящихся; если пение исходит от сердца, — оно и попадает в сердце слышащего и настолько влияет на него, что способ­но возбудить его к молитве, настроить благоговейно даже в те минуты, когда оно само по себе рассеянно и черство. Нередко случается, что вхо­дящие в храм без всякого усердия к молитве, по принуждению или из приличия, — начинают молиться усердно, слезно и выходят из храма совсем в ином настроении, в духе умиления и покаяния. Такое переро­ждение производит в них благолепное богослужение, хорошее пение. И наоборот, часто случается, что вшедшие в храм с намерением от души помолиться, излить пред Господом свою скорбную душу, слыша в нем рассеянное, небрежное пение и чтение, и сами мало-помалу рассеива­ются и вместо пользы обретают вред, сами себе не выносят утешения и, соблазнившись поведением певцов, невольно впадают в грех осужде­ния. А что говорит Господь о приносящих соблазн: «Горе — от него же соблазн приходит; — лучше бы ему было, если бы жернов мельничный повесился на шее его и утопил бы его в пучине морской» (Мф. 18, 7. Лк. 17, 1, 2). Если такой грозный приговор Господа каждому, «иже соблаз­нит единаго от малых сих» (Мф. 18, 6. Мк. 9, 41), то есть от верующих, то не еще ли страшнее наказание заслуживают производящие соблазн клирики и вообще лица духовного сана, которые по самому призванию своему должны служить добрым примером для других, а не соблазном? Итак, бойся соблазнительным стоянием на клиросе, небрежным пени­ем и рассеянным поведением вливать яд соблазна в сердца молящихся, чтобы не подвергнуться обещанному соблазняющим наказанию! Бойся «творить дело Божие с небрежением», чтобы не услышать грозящего за то проклятия! Старайся всеми силами сосредоточиваться внимательно на словах, которые произносишь; произноси их так, чтобы они исходи­ли из глубины души твоей, поющей вместе с устами; тогда звуки песни твоей живительной струей вольются в души слышащих их, и эти души, возвысившись от земных к небесным, отложив всякое житейское попе­чение, подымут Царя Славы, дориносимого Ангельскими чинами. По­веришь ли ты словам моим, когда я скажу тебе из святоотеческих пове­ствований, что не только человеческая душа способна умягчаться и умиляться от хорошего духовного пения, но и самые животные, эти бессловесные твари, как-то инстинктивно преклоняются пред ним. Приходилось ли тебе читать жизнеописание афонского инока святого Иоанна Кукузеля? Там приведены следующие два события из жизни этого великого певца. Однажды он пас монастырские стада овец и коз­лищ. (Вступив в одну из афонских пустынных обителей, Иоанн утаил свое высокое положение при императорском дворе, назвался простым пастухом, почему и был послан пасти монастырские стада в пустыне.) Сидя при своем пасущемся стаде, Иоанн запел божественные песни, ко­торые певал он прежде, находясь в императорском хоре; мелодичный голос его разливался в пустынном просторе, и Иоанн всей душой отдал­ся пению, покоясь мыслию, что он один в пустыне и никто не слышит его. Между тем, его овцы и козы перестали пастись, окружили своего поющего пастуха: словно притаив дыхание, неподвижно стояли пред ним, устремив на Него свои глаза, будто очарованные его ангельским пением. Вот как сильно духовное пение, исходящее из глубины души и сознательной мысли! Оно способно тронуть и бессловесных, и несмысленых животных, не только что разумную душу воодушевить и возвы­сить к своему Творцу.

Однажды Иоанн, по обычаю, пел вместе с другими певцами на пра­вом клиросе акафист Богоматери. После бдения он сел в форму (брат­ское седалище) против иконы, пред которою пели акафист, и, утомлен­ный, он слегка задремал. Вдруг какой-то кроткий сладкий голос пробу­дил его словами: «радуйся, Иоанн!» Иоанн воспрянул; пред ним стояла Богоматерь в сиянии небесного света. «Пой и не переставай петь, — продолжала Она, — Я за это тебя не оставлю!» При этих словах Бого­матерь положила на руку Иоанна червонец и стала невидима. Видишь ли, какой великой чести сподобляются еще здесь на земле усердные певцы, поющие не устами только, но и сердцем, и умом воспевающие Господа и Его Пречистую Матерь! Поистине, как избежать нам правед­ного суда Божия за наше нерадение, и леность, и небрежение, ради ко­торых мы и самые великие дары Божий обращаем по своему произво­лу в нашу собственность, которою располагаем, как хотим, согласно нашей злой воли и греховных навыков. Какой чудный и великий дар — дар голоса и способности петь! Даны они нам для того, чтобы ими мы славословили Господа как сами, так и других побуждали к тому же. А как нередко мы обращаем эти таланты во вред себе: надмеваемся ими, уничижаем ближних, не имеющих их, ленимся употреблять их, как сле­дует, во славу Божию, а когда и употребляем, то не так, как бы следова­ло и как бы требовало величие этих даров. «Да даст убо тебе Господь ра­зум» понять высокость твоего призвания в должности певицы хора Не­бесного Царя. Принеси в жертву дар Давшему его, ибо «что имаши, его же неси приял» (1 Кор. 4, 7). Не от Бога ли всещедрого все наши талан­ты и способности, и не взыщет ли Он с нас отчета в их употреблении? Придя на клирос и став на своем месте, прежде всего осени себя крест­ным знамением и приведи себе на память, что ты предстала пред неви­димое Лице Царя Славы, Которого и в эти самые минуты, как и всегда и непрестанно, славословят все небесные силы, и что сейчас и твой сла­бый и ничтожный голос должен присоединиться к этому горнему сла­вословию. Проникнувшись этим сознанием, обратись мысленно к себе самой и скажи себе, то есть всем силам души твоей: уму, мыслям, серд­цу, воле, усердию и прочим: «Приидите поклонимся и припадем ко Христу, и восплачемся пред Господем, сотворшим нас!» (Пс. 94, 6). Гос­подь призрит на благое произволение сердца твоего, подаст тебе благо­дать Свою, обновит твои силы, и, как курение благовонного фимиама, вознесется пение твое пред Престол Всевышнего. В подкрепление свое и утешение припоминай чаще пресладкие слова Богоматери дивному певцу Ее Иоанну: «Пой и не переставай петь, Я за это не оставлю тебя!» Веруй и надейся, что не оставит тебя Пресвятая Богородица ни в здеш­ней многотрудной жизни, ни в будущей блаженной, где Она «всех Сво­их песнословцев венцев славы сподобит». Аминь.

Письмо седьмое

Об излишествах в нарядах и самоукрашениях, столь распространившихся в современном иночестве

Красяй ризы своя — упасет мысли скверны (Сирах)

В последнем письме моем я довольно говорила тебе о высоте призвания певца или певицы. Все сказанное мною основано на Священ­ном Писании и учении святых отцов и на примерах потрудившихся в сем деле людей и угодивших Господу. Теперь хочу предупредить тебя от того страшного недуга, который почти всегда преследует певцов, а тем более певиц, сначала неприметным образом, под благовидными предлогами (аккуратности и чистоты) вкрадывается в сердца их, а затем, когда уже довольно завладеет ими, то делается как бы властелином их воли, направ­ляя ее к тщательному и внимательному самоукрашению. Юная и неопыт­ная инокиня легко поддается этой удочке врага, которою он так искусно уловляет ее в свои сети; ее душевное око, не просвещенное светом духов­ного разумения, не прозревает еще той глубины греховной, в которую влечет ее чрез это диавол, не подозревает, что, раз запутавшись в этих се­тях, она может погибнуть безвозвратно. Признаюсь, что, начиная писать тебе о сем предмете, я чувствую какую-то неловкость; словно стыдно ста­новится мне самой себя при мысли о том, «кому пишу?» и «о чем пишу?». Пишу инокине, презревшей мир, избравшей вольную нищету,— невесте нетленного, духовного Жениха-Христа,— пишу о роскоши в одежде, о са­моукрашении, об излишестве. Как противоположны, противоречащи эти два понятия! К прискорбию же, между современным иночеством так рас­пространился этот недуг, что не сказать о нем несколько слов в твое пре­достережение было бы грешно. Для более удобного и ясного понимания я буду говорить последовательно, как зарождается, крепнет и укореняет­ся в душе этот грех и какие пагубные последствия ведет за собою.

Юная инокиня, облекшись в монастырскую одежду, состоящую из черной рясы, подрясника и черного же головного покрова, вступает чрез то в общество инокинь, делаясь «сестрою» их по внешнему образу. Так как в женских общежитиях, по многочисленности населяющих их сес­тер (простирающейся нередко свыше трех-, четырехсот и более), не мо­жет быть выдаваема готовая одежда, то и предоставляется она произво­лу и возможности каждой сестры для себя. Видя на ком-либо из сестер одежду сравнительно лучшую, малодушная инокиня приходит в какое-то глупое соревнование и задается мыслию приобресть и себе такую же рясу, а если можно, так и еще лучшую. Если она имеет к тому средства,

то этой ей удается легко, а если же их она не имеет и приобретает нужное путем заработка рукодельями, то она усиливает свой труд в рукоделии, всякое свободное от общественных послушаний время употребляет на рукоделие ради скорейшего скопления денег на предположенное приобретение; нередко даже, не удовлетворяясь только свободным временем, она жертвует для сего своим покоем, временным отдыхом, сном, старается сократить время общественных работ (или послушаний), попозже выйти из них, пораньше окончить и уйти в свою келью, чтобы скорее предаться своему делу. Скажу более: она оставляет келейное молитвенное правило, нередко и отходит ко сну вовсе без молитвы, потому что работает усидчиво до последней возможности, и когда уже откажутся ее силы и зрение, бросается на постель. Сколько тут греха?.. Молодые свежие силы, которые незадолго перед сим инокиня несла в жертву богоугождению, утрачиваются безвременно, беспроизводительно в угождение нелепой прихоти, ненужного, излишнего! Оставляется молитва, эта существенная пища души, которая, пребывая главною сегодня и завтра, незаметно черствеет, теряет навык молитвы, лишается внутренней теплоты, ибо производящий ее Дух Святой, оскорбляемый невниманием и нерадением души, удаляется от нее, оставляет ее. Пустота наполняет душу, — пустота, заглушаемая такою же пустою надеждою на приобретение чего-то мнимо хорошего, что в день последний послужит великим осуждением для инока. Но вот приобретена эта желанная вещь, ради которой так много потеряно драгоценного времени! Облеклась инокиня в новую лучшую одежду, явилась в ней среди своих сподвижниц, — и что же? Лучше ли от сего стала она сама? Или лучшими глазами стали на нее смотреть теперь ее старицы или сверстницы? Первые усмотрели в ней малодушие и мелочность, далеко не приличные инокине, а вторые, может быть, и сами заразились ее примером  и задумали подражать ей, — тогда «горе ей, как произведшей соблазн», по слову Евангелия. А если еще в юной душе ее, по действию вражию, вкралось желание обратить на себя внимание посторонних или, попросту сказать, понравиться кому-нибудь, то суди сама, как тяжек этот мысленный грех, как велико это преступление! Это некоторым образом как бы измена души ее небесному Жениху – Христу. Не кстати ли будет обратить к ней слова великого отца-пустынника, взыскавшего иногда погибшую овцу: «что та бысть не угодно в нетлением чистейшем Женихе твоем Христе, яко тленному и земному умыслила еси угодною сотворитися?»

Роскошные одежды и убранства девственницы (тем более инокини) свидетельствуют о пустоте ее ума и о нечистоте ее сердца и в других могут возбудить нечистые мысли. Ты называешь себя богатою; но инокине прилично лишь богатство духовное. Чистая душа должна гнушаться богатством тленным – роскошными и мягкими одеждами, коими обычно  украшаются нечистые блудницы. Вот до каких великих грехов доводят нередко, по мнению вашему, малые отступления и погрешности! Писа­ла я тебе и еще раз повторяю, что и во всякий грех враг нас вовлекает по­немногу, незаметно для нас самих, чтобы мы, подметив его козни, не вооружились бы против него и не посрамили бы его; притом вовлекает под благовидными предлогами, которые весьма осторожно представля­ет нам. Посему и мы должны быть весьма осторожны и осмотрительны во всех путях наших, не исключая и самомалейших случаев внешней жизни и самых тонких помышлений ума. Излишнее самоубранство, са­моукрашение неприлично не только инокине, но и светским благочес­тивым женщинам. И им святой апостол Петр советует украшать себя «не внешним плетением влас или одеянием риз лепотных, но кротостию и молчаливостию духа, еже есть пред Богом многоценно» (1 Пет. 3, 3). А загляни в святоотеческие книги; что они тебе скажут о том, какова должна быть одежда инока или инокини? Монах должен носить такую одежду, говорят отцы, что когда он «бросит ее, то не нашлось бы желаю-щаго поднять ея по ее ветхости и непригодности»¹. О, как далеки мы от такого состояния! Сколько в нас малодушия, мелочности! Мы вышли из мира: стены каменной ограды отделили нас от него; но в душе нашей еще живет мир со всеми его обольстительными приманками, и не толь­ко живет, но и обладает нами; не мы победили его, а он побеждает нас ежеминутно; не мы посмеялись ему, а он «посмеялся нам,— нашей пад­кости, мелочности и справедливо корит нас за это». Много бы примеров из святоотеческих книг привела бы я тебе по сему поводу, но ты сама мо­жешь прочесть их; здесь же скажу тебе лишь два случая из современной нашей иноческой жизни, могущие дать тебе хорошие уроки: один — то­го, как смотрят на наши иноческие наряды благоразумные миряне, а другой — того, как смотрят на них сами благочестивые инокини, разум­но и сознательно проходящие свое звание. Оба эти случаи из моего соб­ственного опыта, потому привожу их буквально. В обители, в которой я полагала начало монашеской жизни, было правило, чтобы все певчие се­стры, прежде чем идти на клирос, подходили «на поклон», то есть на благословение, к матери игуменье. Чтобы не утруждать матушку ответ­ными поклонами каждой из нас порознь, мы поджидали друг друга в ар­ке пред солеёй, чтобы идти вместе по две или по три. Однажды, в какой-то праздник, собрались мы в арке, несколько человек; по случаю празд­ника все мы были принаряжены, то есть одеты в лучшие наши рясы и камилавки с красивыми на руках четками (которые, если сказать прав­ду, тоже нередко эксплуатируются нами, отступая от своего прямого на­значения для молитвы). В той же арке стояла одна пожилая благородная

 ¹Свт. Игнатий Брянчанинов. Отечник.

дама, молча следившая за нами. Вероятно, не понравилось ей наше внешнее убранство (которое, конечно, на глаз всякого благоразумного христианина не украшает, а безобразит инока), и она громко с горестью воскликнула: «Ах вы, матушки, матушки! оставили вы кусочки, а не ос­тавить вам лоскуточков; уж хоть бы шли себе с Богом на место, — людей бы не соблазняли!» Во всю жизнь мою не забыть мне этих слов, хотя, по совести говоря, не могла я принять их на свой счет, так как с первой ми­нуты своего вступления в иночество строго держалась простоты в одеж­де и во всем, ибо все сие имела я, но добровольно оставила, вступив в обитель; одежда моя, может быть, и производила соблазн на кого-ни­будь, только не изысканностью своею, а, напротив, небрежностью и про­стотою; тем не менее, услышав столь меткий урок из уст светской дамы, я глубоко прониклась им и укрепилась еще более в нерадении об одеж­де, в чем нередко обвиняли меня мои сверстницы и даже смеялись надо мной. Вспоминай и ты почаще этот мудрый урок; не помышляй о нем в сердце с пренебрежением, как сказанном мирскою женщиною, не по­ставленною учить и назидать инокинь, коих образа жизни с ее строго­стями или послаблениями она не ведает; она знала и высказала сущест­венную обязанность инокини «нестяжательность», ясно отрицающую всякое излишество, в чем бы оно ни проявлялось. Господь всякими пу­тями и способами вразумляет нас, нередко и самые ничтожные орудия употребляет для нашего спасения; не слушаем мы наставлений наших руководителей и наставников, не внемлем читаемому в святоотеческих книгах, и посылает нам Господь вразумление чрез тех, кто, по мнению нашему, стоит ниже нас, да смирится гордыня наша, и да узрит «студ ли­ца своего» (Пс. 43, 16).

Да как и не узреть его? Как не ужаснуться нам своего внутреннего без­образия, если взглянем поглубже и беспристрастно, без самооправдания на своего внутреннего человека, то есть на свою душу? Какую страшную противоположность найдем мы, когда сравним, сколько попечений, за­бот, сколько внимания оказываем мы своему телу, и наоборот — как ма­ло уделяем всего этого на долю души. Между тем, нам хорошо известно, что тело, как бы оно ни было украшаемо, восхолено, должно сделаться пищею червей могильных, добычею тления, по писанному: «земля еси и в землю отыдеши» (Быт. 3,19), а душа, как бессмертных дух бессмерт­ного, превечного Творца, должна унаследовать бессмертие или в наслаж­дении бесконечного блаженства, или в нескончаемых муках, смотря по тому, что она уготовит себе здешнею жизнию и чего окажется достойною. Итак, не лучше ли обратить побольше внимания на душу, чем на тело, или, как поет святая Церковь: «презирати плоть, преходит бо, а прилежати о душе, как о безсмертной» (Тропарь Преподобной).

В сем да укрепит нас Господь!

Письмо восьмое

Об излишних попечениях вообще, как не соответствующих духу иночества

   Ищите прежде Царствия Божия и правды Его,

и сия вся (все остальное) приложатся вам (Мф. 6, 33)

Кажется, довольно я говорила тебе о греховности и суетно­сти излишних попечений инокини о внешнем самоукрашении и наряд­ности. Теперь хочу сказать несколько слов о том же по отношению к уб­ранству иноческих келий и к неумеренности в пище и питии.

Все это не только не способствует духовному преуспеянию, но и, на­против, разнеживает чувственность плотского человека.

Излишеством называется все то, что не составляет существенной не­обходимости в жизни, а служит лишь к удовлетворению прихоти. Если и в светской среде излишество не считается плодом благоразумия, то может ли оно быть похвально в жизни иноков, по самому призванию своему отвергших не только лишнее, но и необходимое, чтобы могли они вместе с Апостолами дерзновенно сказать Господу: «Се мы оставихом вся и по Тебе идохом» (Лк. 18, 28). Служить же вместе и Богу, и суе­те греховной нельзя, как сказал Господь: «Никтоже может двема господинома работати» (Мф. 6, 24); в таком случае придется необходимо от­дать преимущество одному из них: «или единаго возлюбит, а о другом вознерадит» (Лк. 16, 13).

Как можешь ты всей душой отдаться Богу, если еще не искоренилось из сердца твоего мирское пожелание и суетность?

Как будешь искать ты «единаго на потребу», если все еще «печешися и молвиши о многом» (Л к. 10, 41) ненужном, стороннем, чуждом для сердца, любящего единого Господа?

И что прельщает вас, бедные инокини?! Красивая обстановка ваших маленьких, смиренных келий, присутствие в них пустых безделушек, картинок?..

Все это ласкает ваше внимание, отвлекая его от заботы об украшении внутренней клети души, которая должна быть достойным жилищем ва­шего Небесного Жениха, Или вы не знаете и не помышляете, что Жених этот, восхотевший уневестить Себе души ваши, для чего и призвал Он вас в лик иночествующих, всегда стоит при дверях вашей душевной кле­ти, желая посетить вас и пребывать с вами, как говорит Он в Открове­нии святого Иоанна Богослова: «Се стою при дверех и толку (то есть стучусь): аще кто услышит глас мой и отверзет двери, вниду к нему и ве­черяю с ним, и той со Мною» (Откр. 3, 20). А отдавшись попечению о суетных и мирских делах, которым посвящено все ваше внимание, скоро ли вы услышите толкущего в дверь сердца вашего Господа, да и услыши­те ли еще, будучи заняты посторонними делами! Оскорбленный нераде­нием вашим, Господь не отвратил бы от вас пресветлого лица Своего и, удаляясь от неотверстых для Него дверей сердца вашего, не произнес бы страшного приговора: «се оставляется вам дом ваш пуст; отселе не имате Мене видети» (Мф. 23, 38-39).

Да хранит тебя Господь, сестра, от таких пагубных последствий мало­душия, суетности помыслов и многопопечительности о пустяках и ме­лочах, несвойственных твоему призванию. «Не умом дети бывайте, — пишет Апостол, — а злобою младенствуйте» (1 Кор. 14, 20). Не говори в оправдание свое, что вся эта ваша мелочность — невинная, безгрешная забава юности; не безгрешна она уже потому, что не соответствует идее иночества; не безгрешна и потому, что отвлекает ум от Бога; может ли умное око твое, будучи подернуто завесою суеты и рассеянности, созер­цать свет Божий. В осуетившемся уме не могут обитать высокие мысли, как и в мелочном сердце — глубокие чувства. Келья или комната есть домашнее местопребывание человека; обстановка ее должна необходи­мо соответствовать потребностям служения и занятий хозяина. Келья инока или инокини есть место их домашних подвигов, молитв, воздер­жания, ночного бодрствования и т. п. Кельи древних иноков и инокинь устраивались преимущественно в пещерах, подземельях, в горах, как пе­речисляет Апостол: «в пустынях скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных, лишени, скорбяще, озлоблени» (Евр. 11, 37-38). Ныне же иноки не довольствуются без сравнения более удобным внеш­ним положением своих келий, но и с великим старанием искажают их внутреннюю обстановку, делая из них уже не «кельи», а просто краси­вые комнатки, возбуждающие скорее соблазн, чем назидание. Всякий, входящий в келью инокини, ожидает встретить в ней и обстановку ино­ческую, то есть святые иконы, книги, простую мебель и т. п., но вместо сего взор его встречает нередко далеко не последнее убранство, мягкую, а иногда и роскошную мебель, картины, зеркала и все то же, что привык он видеть и в мирских жилищах. Какое же впечатление он вынесет из этой кельи? не явный ли соблазн вместо пользы, — смущение вместо умиротворения? «Но горе тому, имже соблазн приходит», — говорит Господь; лучше потонуть в пучине морской, чем соблазнить ближнего (Мф. 18, 7). Вот как велик в очах человеколюбия Божия грех соблазна, и как велика ответственность за него! А мы и не думаем об этом и не ви­дим греха там, где он есть, или, вернее сказать, не хотим видеть его, по­тому что он нам нравится и нам не хочется расстаться с ним.

Невоздержные в убранстве и украшении наших жилищ, невоздерж­ные в украшении самих себя излишними нарядами и прикрасами, мы также невоздержны и в пище, и питии. Разве когда-нибудь удовлетво­ряетесь вы, сестра, предлагаемою вам трапезою? Не всегда ли вы осуж­даете ее, ропщете, ищете дополнить ее своими приправами, лакомства­ми и, что всего хуже, не считаете это грехом! Если бы вы не легкомыс­ленно, а поглубже вдумались в этот вопрос, то, конечно, поняли бы свое заблуждение. Ведь вас, живущих в женских обителях, не десятки, а сот­ни сестер; чтобы удовлетворить вас ежедневно два раза не одним толь­ко хлебом, а и пищею, хотя бы и суровою, но все же свежею и здоровою, потребно немало средств; но об этом вы никогда не рассуждаете, потому что привыкли только требовать пищи, а не добывать ее своим трудом, как добывают иные труженики — миряне, дорожащие каждым куском хлеба, снедаемым ими «в поте лица своего» (Быт. 3, 19), а не за готовой трапезой. К тому же, скажите: разве для вкушения нежной и лакомой пищи пришли вы в обитель? Не на пост ли и на воздержание шли вы? Взгляните опять на иноков древних времен; они в меру вкушали хлеба, а иные питались одними кореньями; они едва утоляли свою жажду од­ною водой, а у вас чаям и самоварчикам границ нет, конца нет! Когда вступали вы в обитель, то на слова принимавшей вас матушки игуме­нии, что иноческая жизнь должна быть полна лишений и скорбей, вы, не обинуясь, отвечали, что смело идете на эти лишения, что добровольно желаете нести их ради угождения Господу, а что оказалось на деле?! Как скоро попрано чистое чувство усердия к Господу!

Вспомни же, сестра, первые дни твоего вступления в обитель, когда сердце твое горело любовию ко Христу и готово было не только на вся­кое лишение, но и на самую нищету ради Его. Ты хотела быть Мариею, приседящей у ног Иисусовых и слышащей слово Его, слово о едином на потребу, слово сладчайшее «паче меда и млека», а сделалась многомяту­щейся Марфою, пекущейся и молвящей о мнозей службе, но о службе не для угождения Господу, о чем заботилась Марфа, а для угождения се­бе самой, своим прихотям, своим излишним пожеланиям. Вернись, се­стра, к ногам Иисусовым! О, как хорошо возле них! Как сладка божест­венная речь Его о том, сколь «блаженны слышащие слово Божие и хра­нящие его» (Лк. 11, 28); о том, что в «дому Отца Его обители многи» (Ин. 14, 2) и что Он Сам уготовит там место любящим Его, и когда «приидет паки, поймет их с собою, да, идеже есть Он, ту и слуги Его бу­дут» (Ин. 14, 3); о том, что «любящие Его и соблюдающие заповеди Его возлюблены будут Им (Ин. 14, 21) и Отцем Его Небесным, и что Он со Отцем Своим приидет к ним в сердца и обитель в них сотворит» (Ин. 14, 23). Как отрадно и утешительно Божественное обетование Его, что «всяк, иже оставит дом, или родители, или братию, или сестры», или что-либо, «царствия ради Божия, приимет множицею во время сие, и в век грядущий живот вечный наследует» (Лк. 18, 29-30). Если бы чаще ты стала вспоминать эти пресладкие обетования и вдумываться в си­лу их, то не стала бы прельщаться никакою суетою и пустотою житей­скою, «вся бы вменила уметы (то есть в ничто), да Христа единаго при-обрящеши» (Флп. 3, 8). Да наполнит же Он Собою твое сердце отныне и навеки!

Письмо девятое

О празднословии и пересудах

Глаголю же вам, яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф. 12,36)

Ты жалуешься, сестра, на постигающие тебя искушения, происходящие, по словам твоим, от каких-то недоразумений, недовер­чивости и неосторожности в разговорах. Вот последняя-то, думаю, и есть действительная и главная причина всех ваших искушений и ис­точник всякого зла. По этому-то поводу я хочу написать тебе несколько слов о вреде так обычного между вами празднословия и пересудов, чего вы и сами не замечаете, говоря слишком много, без разбора, нужное оно или ненужное, полезное или вредное, лишь бы что-нибудь поговорить, словно боитесь молчания, между тем как оно-то и есть первая обязан­ность инокини, главное условие ее преуспеяния и украшение всей ее жизни.

Глубоко укоренилась в людях страсть ко празднословию, то есть к пустым, ненужным разговорам, и сделалась между ними излюблен­ным препровождением времени. Будто мы не знаем и не верим, что празднословие есть грех, и грех тяжелый, как порождающий собою мно­жество других грехов: споры, распри, пересуды, злословие, осуждение, клеветы и т. п. Да и все разновидные неурядицы человеческой жизни, коими она переполнена, все возмущения внутреннего покоя души, все это имеет своим источником одно и то же празднословие, так вкравше­еся во всю обыденную жизнь, как будто составляет безусловную ее при­надлежность и потребность. Если какой грех или какая страсть умеют облекаться в благовидную форму, то это именно — празднословие.

Под предлогом побеседовать, потолковать о каком-либо деле и, начав, действительно, с него, незаметно переходим к вовсе ненужному, пусто­му и греховному разговору. Болезнь эта, как укоренившаяся зараза, не­легко поддается излечению. Она проникла во все слои как общественной, так и частной жизни; ей работает всякий возраст и пол, всякое со­словие и положение в свете, не миновала она и иноческих обителей.

Один глубоко мыслящий, современный нам пастырь пишет об этом, между прочим: «Как легкомысленно, как небрежно обходимся мы со своими словами, коими должны бы весьма дорожить, как великим даром Божиим! Между тем, что у нас пользуется меньшим уважением, как не слово? Что у нас изменчивее, как не слово? Что мы поминутно бросаем, подобно грязи, как не слово? О, христианин! Дорожи твоим словом и будь внимателен к нему!» В словах наших, к коим мы относимся так невнимательно, так безрассудно, заключается или оправдание наше, или осуждение, как говорит нам Сам Господь наш Иисус Христос: «От словес своих оправдишися, и от словес своих осудишися; глаголю бо вам, яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадут о нем слово в день судный». Если и одно слово праздное, то есть пустое, ненужное, подлежит ответу в день судный, то какому же осуждению и наказанию подлежим мы, непрестанно и неустанно празднословящие, не стесняясь ни местом, ни временем, ни присутствием посторонних, которых, может быть, и помимо их воли делаем соучастниками наших пустых бесед, и та­ким образом вовлекая их во грех, подлежим двойному осуждению — и за празднословие, и за соблазн, ибо «горе тому, имже соблазн приходит». Не рассуждаем мы об этом, не заботимся нисколько! Природную способ­ность нашу — говорить — мы извратили в ее назначении. Она дана нам, прежде всего, для того, чтобы славословить Творца нашего, благодарить и прославлять словом, как свойственно словесной твари, если и бессло­весная природа прославляет Его своим величием и гармонией, нимало не уклоняясь от определенных ей Творцом законов: «Небеса поведают славу Божию, творение же рук Его возвещает твердь».

Дан нам дар слова еще и для того, чтобы мы понимали друг друга, не инстинктивно, как бессловесные животные, а разумно, словесно излагая свои понятия, кои обильно и ясно открывает нам наш богопросвещаемый разум, этот источник мысли и слова, чтобы могли вести разумные взаимные братские собеседования о предметах обыденной жизни, к ее упорядочению, во взаимное назидание и пользование, в поддержание и утешение друг друга и т. п., а не для того, чтобы пустословили, суди­ли, злословили, судили и осуждали ближних, произнося на них свои приговоры, как немилосердые судьи и истязатели, а не как братья, такие же слабые и грешные, как и они, если еще и не хуже их. «Безответен еси, о человече, всяк судяй, — говорит Апостол, — имже бо судом судиши друга, себе осуждавши: таяжде бо твориши судяй. Помышлявши ли сие, о человече, судяй таковая творящим и сам творя таяжде, яко ты избежиши суда Божия?» (Рим. 2, 1-3). «Осуждающий брата своего, — говорит другой Апостол, — осуждает закон; если же ты закон осуждаешь, то ты не исполнитель закона, а судья» (Иак. 4, 11). И какое великое зло про­исходит от пустых и праздных бесед и пересудов; иногда одно легко­мысленно сказанное слово производит целую бурю неприятностей и на­полняет негодованием и ненавистию сердце того, к кому оно относится, так что и незлонамеренное слово, которое мы считаем за ничто, порож­дает смертный грех, подобно тому, как малая искра нередко переходит в сильное пламя, пожигающее целые селения. «Мал — огнь, и коль вели­ки вещи сожигает»,— говорит апостол Иаков. — «Такожде и язык — мал уд есть, а вельми хвалится» (Иак. 3, 5); он есть огонь, скопище неправ­ды, он заражает все тело, воспаляет круг (круговорот) жизни, сам буду­чи воспаляем от геенны (Иак. 3, 6, 7). Язык — неукротимое зло, испол­ненное смертоносного яда. Им благословляем Бога, им же и проклина­ем человека, сотворенного по образу Божию. Из тех же уст исходит и благословение, и проклятие. Не должно, братие мои, сим тако быти! Течет ли из одного отверстия источника и сладкая, и горькая вода? (Иак. 3, 8-11).— Если кто мудр и умен,— докажи это самым делом, доб­рым поведением, а не осуждением других. Если же в сердце (твоем) есть горькая зависть и сварливость, не хвались и не лги на истину (то есть не считай себя мудрым). Это не есть мудрость, сходящая свыше, а — зем­ная и бесовская, ибо где зависть и распри, там нестроение и всякое зло» (Иак. 3, 13-16). Вот какой вред всех наших пустословии и пересудов. И если не свойственны они и вообще христианам, то не тем ли менее простительно инокиням, добровольно отрекшимся мира со всеми его мирскими греховными обычаями, уединившимися в своих монастыр­ских затворах, для более беспрепятственного внимания своему спасе­нию. Враг всеобщего спасения, зная немощь человеческую, при всей го­товности к богоугождению, все же склонную к исканию себе послабле­ния и утешения, не замедлил и тут всеять свои плевелы среди пшеницы Божией. Вы, инокини, с уходом вашим из мира, оставили и все его уте­шения и наслаждения, позволительные людям светским.

Единственное утешение для вас составляют ваше общение и беседы друг с другом. Начальницы ваши как благоразумные и добрые руково­дительницы не стесняют вас, не возбраняют вам этих невинных соутешений, вам дозволяется и посещать друг друга, и в свободное время про­гуливаться вместе, да и на общественных монастырских послушаниях, где вы собираетесь, можете беспрепятственно беседовать друг с другом; но вы злоупотребляете этой свободою; не извлекая из нее пользы и ис­тинного, духовного утешения, а напротив — вред, споры, пересуды и не­согласия, от которых, как от искры, возгорается сильное пламя, пожи­гающее все ваши монашеские труды и подвиги, таким образом вы утра­чиваете и спасение свое. Или не знаете вы изречений апостольских: «Кийждо нас о себе слово даст Богу» (Рим. 14, 12), «готову сущему судити» (1 Пет. 4, 5). О, если бы собирались вы между собою, как древние инокини для духовного назидания, для взаимного научения, беседовали бы не о посторонних вещах и делах, вас не касающихся, а о том, как кто из вас «содевает свое спасение», как и какое несет келейное правило, ка­кие предпринимает подвиги, и таким образом назидали бы и поддержи­вали одна другую на скользком пути вашем, простирая друг другу руку помощи, и сбылись бы на вас слова Премудрого: «брат братом подкреп­ляем, яко град тверд». И было бы собрание ваше подобно собранию Ан­гелов, у которых, несмотря на множество, у всех одна общая святая во­ля, одно стремление, — как бы исполнить волю Творца. О, сестра, неда­ром и наш иноческий чин называется чином ангельским!.. Ведь и мы все, собравшиеся во святой обители во имя Господа, имеем одну и ту же волю, одно общее всем нам стремление,— «еже како угодити Господу» (1 Кор. 7,32); нет у нас земных уз, привязывающих нас к миру, нет забот и попечений житейских, опутывающих наши крылья для полета к Не­бесному Жениху нашему! Мы свободны, как птицы небесные, «кои не сеют, не жнут, не собирают в житницы, а Отец ваш Небесный питает их» (Мф. 6, 26). Будем же помнить наше равноангельское призвание, и «достойно ходите звания нашего, в неже звани быхом, со всяким сми­ренномудрием и кротостию, с долготерпением, терпяще друг другу любовию, тщащеся блюсти единение духа в союзе мира» (Еф. 4, 1-3), как поучает святой Апостол.

Письмо десятое

О неизбежности скорбей в иноческой жизни и о добровольном избрании скорбного пути

Никтоже возложь руку свою на рало и зря вспять, управлен есть в Царствии Божий (Лк. 9, 62)

Опять ропот, опять жалобы, опять те же богопротивные и бессмысленные слова: «Не могу терпеть!», «Отовсюду скорби!». Бого­противны они, как ропот неблагодарной, облагодетельствованной Бо­гом души, и бессмысленны, как не имеющие единства с твоим собствен­ным разумом, чувствами и действиями!

Скажи: вступила ты в обитель иноческую по чьему-либо совету или принуждению, или в силу каких-либо обстоятельств? Не по своему ли собственному желанию, даже вопреки желанию и предостережению твоих родителей и друзей? Когда говорили тебе о трудности иноческой жизни, — ты изъявляла полную готовность на всякие скорби и лишения. Ты утверждала, что только в иночестве и можешь найти покой своей ду­ше, удовлетворив ее стремлениям. Следовательно, произвольно вступи­ла ты на этот путь и, вполне сознавая, что путь этот не «широкий и про­странный (то есть легкий), а узкий и тесный» (Мф. 7,13,14), как сказал Господь, Подвигоположник наш, «нам оставивший образ, да последуем стопам Его» (1 Пет. 2, 21).

Что же ты сама себя прельщаешь, сама себе противоречишь? Путь не назывался бы «тернистым», если бы на нем не было терние; не называл­ся бы «узким» и неудобопроходимым, если бы был широкий и простор­ный. Ведь закон вещей сам себе не противоречит, как мы нередко про­тиворечим сами себе в своих поступках и даже понятиях. Или уже пере­менилось твое сердце и то, что ты прежде любила, ныне уже возненавидела; к чему прежде стремилась, от того ныне отвращаешься? Где твоя готовность на всякие скорби и лишения ради сладчайшего твоего Жениха — Христа, к Которому стремилась душа твоя? Вспомни, что «никтоже, возложь руку на рало и зря вспять, управлен есть в Цар­ствии Божий» (Лк. 9, 62). Суди по примеру обыденной, внешней жизни. Если странник, предпринявший трудный и далекий путь, при каждом затруднении на этом пути будет останавливаться, озираться назад, коле­баться мыслию, — не лучше ли ему вернуться, то скоро ли достигнет он цели своего путешествия, да еще и достигнет ли? Так и мы, земные странницы, вышедшие на крестный иноческий путь, чтобы войти в свет­лый Чертог Божественного Крестоносца, Небесного нашего Жениха — Христа, если при всякой неудаче и трудности будем останавливаться на пути, озираться назад, едва не готовые вернуться, — скоро ли дойдем, да и дойдем ли до желанного Небесного Чертога?! Не остаться бы нам «вне толкущими» (Мф. 25, 11-12) с юродивыми девами евангельской прит­чи?! Не подвергнуться бы осуждению с ропотливыми иудеями, за ропот не вошедшими в землю обетованную?! (Чис. 14, 23-30). Не превратить­ся бы, наконец, в соляной столп, подобно жене Лотовой, которая, быв выведена Ангелом из Содома и Гоморры, обреченных на погибель за беззакония, и направленная на путь спасения от ужасной смерти, — во­преки запрещению «обратилась вспять» (Быт. 19, 26) — погибла на са­мом уже пути ко спасению?!

Не то ли же самое случается и с тобою? Как часто ты озираешься вспять с пути спасительной иноческой жизни, на которой извел и поста­вил тебя всеблагий Промысл Божий! Как часто приходит тебе искусительная мысль сомнения о спасительности этого пути и только потому, что испытываешь на нем некоторые трудности, встречаешь скорби, на­пасти и невзгоды! «Всем сим подобает быти» (Мф. 24, 6), ибо в сем-то и заключается твое спасение. Душа твоя, смущенная, колеблющаяся, может ли пребывать в страхе Божием? Духовное око ума твоего может ли ясно созерцать свет Божий, будучи подернуто облаком уныния? Сердце твое, как бы раздвоенное, может ли всецело принадлежать Еди­ному Небесному Жениху — Христу? — «Муж двоедушен неустроен во всех путех своих» (Иак. 1, 8). Скажу тебе словами Апостола: «Боюся о тебе, еда како всуе трудихся» (Гал. 4,11), еда како всуе трудишься и ты сама, давая место врагу в твоем сердце. «Познавши убо Бога, паче же по­знана бывши от Него, како возвращаешися паки на немощныя и худыя стихии, им же паки служити хотящи» (Гал. 4, 9). Нет, сестра! — «терпе­нием да течем на предлежащий нам подвиг, взирающе на начальника ве­ры и совершителя Иисуса, Иже вместо предлежащия Ему радости, претерпе крест, о срамоте нерадив». Помышляя о страданиях Господа, не унывай ни при каких искушениях, не расслабевай душой, ибо еще «не до крови боролась ты, подвизающися противу греха» (Евр. 12, 1-2, 4) или терпя скорби; «аще бо терпим с Ним (то есть ради Господа), — с Ним и воцаримся; аще с Ним умираем, — с Ним и оживем; аще ли же отвержемся Его, — и Той отвержется нас» (2 Тим. 2, 11-12). Или забы­ли вы, говорит Апостол к Евреям, «или забывали в утешение, которое предлагается вам, как сынам Своим?» Говорит Господь: «сыне мой, не пренемогай наказанием Господним, ниже ослабей от Него обличаем. Его же бо любит Господь наказует, биет же всякаго сына, его же приемлет» (Евр. 12, 5, 6). Итак, сестра, терпи, не ослабевай духом; жди искушений и скорбей, как неизбежных и даже необходимых посетителей; иди на­встречу им мужественно, с готовностью и даже с радостию вспоминай святых мучеников: с какою радостию шли они на страдания и на самую смерть; «люта зима» страданий, говорили они, «но сладок рай; — кратки мучения, но вечно воздаяние»! (Стихира 9-го марта, св. 40 мучеников Севастийских). Как на пир, на торжество шли они на мучения: ни раз­дробление удов, ни колесование, ни растерзание зверьми, ни потопле­ние в водах, ни сожжение в огне, ничто и ничто не устрашало их, они во услышание всего мира восклицали с Апостолами: «Кто ны разлучит от любве Божия? ни скорбь, ни теснота, ни гонение, ни глад, ни беда, ни смерть, ни живот, ничто не возможет нас разлучити от любве Божия» (Рим. 8, 35-39). Не свои слова, не своего слабого мудрования речи при­вожу я тебе в назидание и утешение, а, как видишь,— слова Святого Ду­ха, вещавшего чрез Апостолов всему миру на вразумление и утешение всем трудящимся на пути спасения и обременяемым скорбями и невзго­дами житейскими,— слова Господа нашего Иисуса Христа, призываю­щего к себе всех таковых тружеников: «приидите ко Мне, вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы; научитеся от Мене кротости и смирению и обрящете покой душам вашим, иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть!» (Мф. 11, 28-30). О, дабы дал бы тебе Господь прочувствовать и опытом изведать, коль благо иго Господне и коль легко бремя Его!.. Может быть, и достигнешь ты этого с помощию благодати Его; а пока постарайся утвердить сердце твое в непоколебимой покорности воле Божией, в твердом уповании на св. Промысл Его, без которого ни­что с нами случиться не может, ни даже самомалейшее, «ибо и власи главнии наши вси изочтены суть» у Него. «Не две ли птицы ценятся ассарием единым», говорит Спаситель наш: «и не едина от них падет на землю без (воли) Отца вашего. Не убойтеся убо, — мнозех птиц лучше есте вы!» (Мф. 10, 29-31). О, великого Твоего милосердия к нам, греш­ным, Владыка наш Господи! О, всеблагого Твоего о нас промышления! Твори с нами, неразумными, все по Твоей о нас воле всеблагой и всесо-вершенной, вложи же в сердца наши дух смирения и беспрекословной покорности Тебе, яко Твоя есть держава во веки!

Письмо одиннадцатое

О болезнях и их врачевании

 От многих моих грехов немощствует   тело, немощствует и душа моя (Канон молебный Богоматери)

Слава Господу Богу, восставившему тебя, сестра, с одра бо­лезни твоей! Слава Ему Всеблагому, дарующему тебе еще новое утро жизни,— жизни, обновленной путем долговременных тяжелых страда­ний от недугов телесных, а с ними, конечно, и душевных, ибо от многих наших грехов немощствует тело, немощствует и душа.— Видишь, в чем усматривает святая Церковь причину всех наших недугов и телесных, и душевных,— в грехах наших; «много бо согрешаем вси» (Иак. 3, 2), как говорит Апостол; согрешаем мы душою и телом, словом, делом и по­мышлением, ведением и неведением, волею и неволею; злой навык ко греху насильственно влечет нас, как невольников, как покоренных себе пленников: «Не еже бо хощу — творю, но еже не хощу, сие содеваю», как пишет святой апостол Павел (Рим. 7, 19). Овладев душою, грех водит ее по стремнинам погибели, и «аще не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя» (Пс. 93, 17). Но Господь, Господь помощник наш! Он удерживает нас от погибели и, простирая руку помощи, вос­ставляет нас, падающих. Если же мы не внемлем Его предостережени­ям, Он отечески наказывает нас скорбями и болезнями, чтобы чрез них, очистив душу нашу, как злато в горниле, обновить и снова восстановить ее на служение Ему делами благими. Так и тебя, сестра, Господь помиловал, восставил от одра болезни, обновил тебя чрез долговременные и тяжелые страдания: «Се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет» (Ин. 5,14), — сказал Господь исцеленному Им расслабленно­му. Прилично и тебе повторить себе самой эти слова: «се здрава еси, блюди же, да не горше ти что будет». Испытай, проверь себя гласом тво­ей совести, не навлекла ли ты чем-либо на себя гнев Божий, выразив­шийся посланною на тебя болезнию. Ибо Он, чадолюбивый Отец наш, «наказует любимых чад Своих» (Евр. 12, 6), ибо «как злато искушается в огне, так возлюбленные Божий в пещи скорбей и страданий», по сло­ву премудрого Сираха (Сир. 2, 5), искушаются Господом, «не хотящим, да кто погибнет, но да вси в покаяние приидут» (2 Пет. 3, 9).

Конечно, не всегда Господь посылает скорби и болезни как наказания за грехи; есть множество примеров, что страдали великие праведники, как, например, ветхозаветный многострадален Иов и многие другие. Им посылал Господь страдания для усовершенствования их в терпении и смирении и в святости, у которой нет пределов, доколе не достигнет человек исполнения «в меру полного возраста Христова» (Еф. 4, 13).  И нам, грешным, попускает Господь иногда страдать для того, чтобы мы чрез терпение с покорностью воле Божией могли доказать нашу сынов­нюю преданность Ему, неизменную любовь и полнейшее смирение. В сем случае мы должны повторять богомудрые слова Многострадаль­ного: «аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим» (Иов. 2, 10), и с покорностию переносить все ниспосылаемое не как напасть какую или несчастие, а как милость Божию, ибо, на самом деле, оно и есть милость Его, только в скорбной для нас форме направляемая к нашему спасению: путем кратковременных и сравнительно легких стра­даний избавляемся от вечных, нестерпимых адских мучений, заслужи­ваемых бесчисленными нашими грехами.

Ты пишешь, что во время болезни обращалась ко многим врачам, строго исполняла все их предписания, но ничто не облегчало болезни. Я радуюсь этому, если по правде сказать тебе; радуюсь, конечно, не то­му, что ты дольше страдала, чем если бы при быстрой помощи от врачей, а тому, что настоящее выздоровление свое можешь всецело приписать не человеческому искусству или попечению, а единственно милости Бо­жией, «да премножество силы будет Божия, а не от нас» (2 Кор. 4,7), как говорит апостол Павел. Впрочем, если бы даже и получила ты облегче­ние от врачебной помощи, то и в таком случае не иначе как по воле Бо­жией, по милости Его, чрез посредство человека на тебе проявленной, «от Вышняго бо есть исцеление», и «от земли Господь созда врачева­ния», как пишет премудрый Сирах (Сир. 38, 2, 4).

Итак, ты здрава, — благодарение Господу! Ты пишешь, что чувствуешь себя как бы обновленной, как бы вновь начинающей жить. Да оно так и есть, так и быть должно; человек, находясь на одре тяжкой болезни, лежит как бы на весах жизни и смерти,— которая сторона перетянет; не раз ты уже мысленно готовилась к переселению в вечность, не раз на­путствовалась туда Святыми Тайнами тела и крови Христовой, которые преподавались тебе «во исцеление души и тела», и вот — исцелилось твое тело, обновилась душа, ибо что животворнее этой величайшей свя­тыни? Она исцеляет недуги, она возвращает от врат смерти, сообщает душам новые благодатные силы, и восстановленный ими человек дела­ется весь как бы новым, возрожденным, какова теперь и ты. Блюди же себя, блюди опасно, то есть внимательно, «да не горше ти что будет», храни здоровье, как драгоценный дар Божий, не допускай ничего тако­го, что могло бы повредить ему, будь осторожна, воздержана во всем, и это предохранит не только здоровье твое телесное, но и душевное; «се здрава еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет» (Ин. 5, 14).

Письмо двенадцатое

О молитве

Даяй молитву молящемуся (Песнь 3-я, ст. 11)

Ты жалуешься, сестра, на неисправность свою в молитве: ле­ность, рассеянность и т. п. — и просишь меня сказать тебе по поводу се­го несколько слов о молитве.

Молитва — это такое глубокое море, из которого исчерпать все храня­щиеся на дне его сокровища — недоступно моему разуму и непосильно моей немощи, да и возможно ли в нескольких кратких словах письма высказать хотя бы часть того, что писали о молитве богомудрые, опытом изведавшие силу благодатных даров ее.

Один из отцов, святой Иоанн Лествичник, вот что говорит о молитве: «Молитва есть ангельское упражнение, примирение души с Богом, очи­щение грехов, матерь и дщерь слезнаго покаяния, надежный мост чрез волны искушений, просвещение мысли, пища души, разрушение всякой печали, будущей радости предвкушение. Молитва — богатство иночес­кое, пустынников сокровище».

Истинная молитва есть дар Божий, даруемый «молящимся», то есть трудящимся в ней неослабно, постоянно, неленостно, по писанному: «даяй молитву молящемуся». Если ко всякой добродетели навык при­обретается не вдруг, а по мере упражнения в ней, то тем более навык к молитве требует более продолжительного труда и неослабного самопринуждения. А между тем, не удивительна ли эта печальная истина, что душа человеческая так косна и не усердна к молитве! Ведь молитва, как всем известно, есть беседа с Богом,— есть возношение ума и сердца к Богу, Который и есть Первообраз и Начало души нашей. Не естествен­но ли, кажется, стремиться душе к своему Началу, к сродному ей Перво­образу! — С какою поспешностью стремимся мы побеседовать с близки­ми нам и любимыми нами людьми, с какою готовностию открываем свои дела и нужды сильным и могучим мира сего, с какою охотою пока­зываем врачу свои раны и болезни,— а в молитве, представ пред любя­щим нас Отцем Небесным, о Котором и мы имеем смелость сказать, что любим Его, пред Врачом нашим благодатным, Архиереем великим, «мо­гущим спострадати немощем нашим» (Евр. 4, 15), пред Царем царст­вующих и Господом господствующих,— стоим не только не с достаточ­ным благоговением, без надлежащей любви и стремления к Нему, но не­редко даже и без внимания, как бы насильно, по обязанности, а не по влечению сердца. Не странно ли это и не прискорбно ли, и какая может быть сему причина?

Причин этому много, главная из них и как бы коренная причина — это та, что мы чрезмерно оземленились, осуетились настолько, что уже не душа господствует над подвластною ей плотию, а наоборот,— плоть по­работила душу, эта рабыня тления: многострастная плоть взяла верх над бессмертною, свободною душою, и дебелостью своею как бы придавила крылья ее, затруднив ей полет к небесам! Многомятежная жизнь наша на земле так осуетила нас, так опутала своими тенетами, что трудно нам стряхнуть их с себя и на один час, чтобы чистыми предстать пред пресветлое Око Божие и чистым сердцем узреть свет Солнца славы, Хри­ста, ибо только «чистии сердцем Бога узрят» (Мф. 5, 8). Дела какие-ли­бо, самые обыденные, мелкие, которые мы и сами отлагаем или, по край­ней мере, не спешим исполнить по их маловажности, во время молитвы всплывают на поверхность нашего душевного моря, волны которого только что начали утихать для молитвы, и если по самому началу, заме­тив лишь эти вражий прилоги, мы не поспешим побороть их и отбро­сить от себя, они станут настойчиво возмогать, воздвигнут целую бурю смущения, помыслов, быстро сменяя их одни другими и, наконец, со­всем отторгнут нас от молитвы.

Бедные мы и неискусные! Как скоро поддаемся мы вражиим наветам! Мы еще и начала не положили преуспеянию в молитве, не только не вкусили плодов ее!

Святой Иоанн Лествичник подразделяет на три степени молитвен­ный подвиг. «Начало молитвенного преуспеяния, — говорит он, — со­стоит в том, чтобы приходящие к нам на молитве посторонние мысли отражать при первом их появлении твердым произволением ума. Вторая, или средняя степень доказывается тем, когда кто находящие по­мыслы вовсе не приемлет и, как бы не примечая их, пребывает нерассе­янно и неуклонно во внимании читаемым молитвам или молитвенному размышлению. Третья же, совершеннейшая степень молитвы, состоит во всецелом восхищении души и ума нашего к Богу». Этой степени дос­тигают люди совершенные в духовной подвижнической жизни; впро­чем, по Своему великому милосердию вкусить такового состояния дает Господь иногда людям и мало еще преуспевшим, но все же трудящимся в молитвенном деле. Скажу тебе два примера из таковых.

Когда я была еще новоначальною послушницею, старица моя, мона­хиня Г., послала меня к другой старице — монахине Ф. Время было по­сле вечерни, когда сестры по большей части ужинают в трапезе. Подошед к дверям кельи старицы, я, по обычаю, прочитала молитву, но, не дожидая ответа, отворила дверь; переступив порог кельи, я увидела: в переднем углу перед иконами стоит старица Ф. на коленах, с воздеты­ми руками, взор устремив кверху, на иконы. Очевидно, она не заметила, когда я вошла, несмотря на то что я проговорила молитву громко, да и дверь значительно скрипела. Кроме молящейся никого не было в ке­лье. В недоумении стояла я у порога, не смея шевельнуться и не зная, как поступить: остаться в келье — я боялась смутить старицу, когда она, пришед в себя, увидит свидетельницу своей высокой молитвы; и уйти — боялась вновь заскрипеть дверью, да мне и не хотелось уходить. За дверьми в коридоре стали раздаваться веселые голоса сестер, идущих из трапезы по кельям, и я готовилась предупредить двух послушниц этой старицы, которые тоже должны были вернуться; но они не приходили, чему я была очень рада. Около 20 минут простояла я в таком состоянии у порога, старица не переменяла своего положения, не шевельнулась, лишь всхлипывания ее по временам и какие-то невнятные возгласы сви­детельствовали о том, что она жива или не спит. Наконец, руки ее опус­тились, а голова наклонилась до земли, с которой чрез несколько минут поднялась снова. Поняв, что старица очнулась от своего молитвенного восхищения, и не желая смутить ее, доказав свое здесь присутствие, я, приоткрыв дверь, громко прочитала входную молитву, делая вид, что будто бы только сейчас вхожу. «Аминь»,— ответила она мне и поспешно стала садиться на стул, стоявший подле нее. Я, поклонившись, сообщи­ла дело, с которым была послана. Но старица как будто не слыхала мо­их слов, да она и не могла их расслышать, все еще находясь душою в лучшем, нездешнем мире. С недоверчивостью смотрела она на меня и, наконец, спросила: «А ты давно пришла сюда?» Я подтвердила свой об­ман, что сейчас только вошла, скрипнув дверью и сотворив молитву. Но, вероятно, вид мой выдал меня; ибо я едва сдерживала слезы, умилив­шись каким-то ангельским спокойным выражением лица монахини; впрочем, я продолжала подтверждать свою ложь с единственной целью не смущать монахини.

Она все время молчала, как бы занятая другою мыслию и не слыша моих слов; замолчала и я, но уже более не могла сдерживать слезы; ме­жду тем меня тревожила мысль о том, что я скажу пославшей меня мо­ей старице и чем объясню мое замедление.

Монахиня Ф. все еще сидела молча, устремив взор на одну точку; из глаз ее катились слезы, но она и не думала обтирать их, да, кажется, и не чувствовала их, вся она была еще вне себя, точно жаль было ей только что миновавшего восхищения. Наконец, она снова спросила меня: «Дав­но ты здесь?» На этот раз я уже не имела силы ответить что-либо, мол­ча поклонилась я ей до земли и сама не понимаю, как возымела дерзно­вение спросить ее: «Матушка! Что с вами было?» Она широко устреми­ла на меня глаза, выражавшие недоумение, но отвечала кротко: «Со мной ничего не было, дитятко, а словно я куда-то слетала, что-то видела», и она снова заплакала; потом, помолчав немного, продолжала: «Одно скажу: слава Тебе, Господи!» — и она перекрестилась. «Иди с Бо­гом и умолчи, ни слова, слышишь, никому, а старице своей скажи, что я тебя задержала». Старица эта, Феоктиста, была из простого крестьян­ского сословия, малограмотная, если еще и не вовсе безграмотная; дол­го она исполняла трудное послушание сборщицы, а когда ослабела под старость, была освобождена от послушаний и только ходила на церков­ные богослужения, как и все подобные ей старицы-монахини. Келейная жизнь ее, судя по внешнему виду, была обычная всем монахиням, а внутреннее устроение души одному Сердцеведцу известно.

Расскажу и еще пример подобной молитвы, возносящий молящихся превыше земли. В том же нашем монастыре была одна сравнительно мо­лодая монахиня, но весьма благочестивая, духовная; жила она с двумя молодыми послушницами.

Случай, о котором я хочу говорить, имел место в одну из суббот вели­кого Поста. После обеда обе послушницы отлучились куда-то, а монахи­ня, пользуясь уединением, захотела помолиться. Вот как рассказывала она мне о сем случае: «Помню только, что я стала читать наизусть ака­фист Сладчайшему Иисусу, присутствие Которого я еще ощущала в своем сердце, ибо только в тот день приняла Святые Тайны. Читаю икос, читаю другой, чувствую, что душа моя все больше и больше уми­ляется и согревается любовию к Господу, помню, что мало-помалу вся я и душой, и телом начинаю как бы трепетать, обливаясь слезами, силы физические изменяют мне и, чтобы не упасть, становлюсь на колени и повергаюсь ниц пред святыми иконами, продолжая мысленно читать акафист; кажется, уже до половины прочитала я его, но затем ничего уже не помню; все окружающее меня в келье, самый пол, на котором лежала ниц, все словно скрылось куда-то, а мне виделось все иное: словно вдали Престол Божий, и Сам Иисус воссидит на нем; вокруг Престола бездна стоящих, не знаю — людей ли или Ангелов, но все они поют дивно, дивно хорошо; я тут же позади всех стою и наслаждаюсь. Больше я ничего не помню и сказать не могу. Долго ли длилось это видение — я тоже не знаю; только потом сказывали мне мои келейные послушницы, что, когда они пришли в келью и увидели меня поникшею перед иконами, подумали сперва, что я молюсь, а затем, так как я долго не по­дымалась, — приняли меня за спящую, стали окликать меня, но безус­пешно, — и оставили меня в покое. Когда я пришла в себя от чудного восхищения и видения, в келье опять не было никого, чему я была весьма рада. Пол, на том месте, где лежала голова моя, был так обильно смочен слезами, как бы пролита была на него вода,— значит, телесные члены не были лишены жизни в то время,— глаза источали потоки слез, но я этого не чувствовала и не знала. Да вернее сказать, я и совсем не знаю, что было со мною, но сладость, наполнившая мое сердце в те святейшие минуты, долго оставалась в нем, как залог небесного посещения».

Видишь, сестра, примеры высокой, созерцательной молитвы современных нам монахинь. Кто же мешает и нам с тобою достигать этой высоты? В святоотеческих книгах весьма много подобного рода примеров, но я нарочно привела тебе таковые из жизни современной, потому что мы, читая и слушая повествования о великих подвигах святых, часто говорим в свое оправдание: «То были святые!.. То было в те прежние времена! А теперь и люди слабые, и время не то!» Так вот, уразумей из опыта, что и теперь есть истинные подвижницы. Не время, не место делают человека святым, а доброе его произволение и твердая воля. Молись неослабно, и Господь не лишит тебя Своей благодати.

Письмо тринадцатое

О молитве внутренней (умной), тайно в сердце совершаемой

Близ ти глагол сей, во устех твоих и в сердце твоем (Рим. 10, 8)

В последнем письме моем я говорила тебе, сестра, о молитве вообще; теперь скажу несколько слов о молитве исключительно внутренней, или так называемой «умной», потому что она совершается лишь умом и сердцем тайно, без всяких внешних знаков. Будучи исклю­чительно духовного характера, она не должна и не может стесняться ни местом, ни временем, ни каким-либо другим условием, но как беспреде­лен и безграничен Дух Святый, оживотворяющий молитву, так безгра­нична, непрестанна и повсюдна молитва души, втайне творимая: «На всяком месте владычествия Его (Божия) благослови, душе моя, Госпо­да!» (Пс. 102, 22). «Вечер и заутра и полудне аз к Богу воззвах» (Пс. 54, 17, 18). «Непрестанно молитеся» (1 Сол. 5, 17), — учит святой апостол Павел. Очевидно, что Апостол разумеет тут молитву внутреннюю, молитву сердца и ума, не внешнюю, в которой участвовала бы и плоть, ибо невозможно нашей немощной и дебелой плоти непрестанно, неук­лонно предстоять на молитве как по самой немощи ее, так и по безус­ловной зависимости ее от обстоятельств внешней жизни, в которых она обязана принимать участие. Внутреннюю же, тайную молитву может и должен держать каждый, по слову Апостола: «Потаенный сердца чело­век в неистлении кроткаго и молчаливаго духа» (1 Пет. 3, 4), предстоя пред Господом.

Если Апостол учит всех христиан «непрестанной» молитве, то не тем ли более таковая молитва составляет непременную обязанность иноков, как добровольно сложивших с себя излишние житейские заботы и по­святивших себя исключительно молитве и богомыслию. При надевании иноческой одежды (рясы) вновь вступающему послушнику вручаются, между прочим, и четки для вещественного напоминания о непрестан­ной молитве, которою должен заниматься новоначальный, постепенно обучая себя этому «духовному деланию», как называют святые отцы-подвижники умную молитву.

Ныне и четки, как и многое, имеющее высокодуховное значение, ут­ратили свое значение; четки в настоящее время служат не столько принадлежностью для молитвы, сколько принадлежностью для наряда, и чтобы быть лучшим украшением, делаются ныне не из ниток или шер­сти, каковыми делались прежде «вервицы» (то есть веревочные узелки), или, как их еще называли, «лестовки», а из бус, иногда даже и весьма не­простых. Малодушные инокини тешатся ими, как дети, и щеголяют од­на перед другой. Не во многих уже обителях сохраняется еще обычай совершать по четкам общее молитвенное «правило» с поклонами или без них, сообразно уставу. Что же касается прямого назначения четок, состоящего в упражнении по ним инока в непрестанной внутренней мо­литве,— оно почти вовсе утрачено.

Впрочем, я не хочу этим сказать, чтобы помимо четок нельзя было бы приобресть навыка внутренней молитвы; напротив, я лично знаю лю­дей, никогда не имевших в руках четок, как не принадлежащих к ино­ческому сословию, а стяжавших высокосозерцательную «умную» молитву; ни общество людей, среди которого они вращаются, ни суета мирской жизни, их окружающая,— ничто не отвлекает их от непрестан­ной внутренней беседы с Богом, Которому они всегда предстоят умом и Которого непрестанно носят в сердце.

Такое состояние души есть плод долговременного труда, неослабного самовнимания и постоянного самопринуждения к молитве (умной). Ес­ли доступно оно и возможно для людей и среди мира живущих, этих тайных рабов Божиих, сокровенно работающих Господу, то не тем ли бо­лее доступно и обязательно для иноков; потому-то тебе, как инокине, по самому призванию своему обязанной хранить непрестанную внутрен­нюю молитву, я указываю, между прочим, на четки, данные тебе вместе с иноческим одеянием не как простая принадлежность его, а как началь­ный обучитель молитве и как вещественное напоминание о ней. Долго­временный, неослабный труд, постоянное самопринуждение, как я ска­зала, потребны для стяжания внутренней непрестанной молитвы, но не забывай, что и всякое преуспеяние в чем бы то ни было, хотя бы и в свет­ском знании или искусстве, требует тоже немалого труда, усиленных и постоянных упражнений, пока не приобретется известный навык и полное познание. Если не положим начала делу, то как совершим его? Если же не совершим или, по крайней мере, не потрудимся в нем, то «воздадим о нем слово в день судный» (Мф. 12, 36). Не на свои немощ­ные и убогие силы полагаясь, а на всемощную благодать и помощь Божию надеясь, начнем понемногу приучать свое мятущееся сердце к бо­жественной тишине сладчайшего Иисуса, ибо Он есть «един Царь мира».

«Идеже есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше» (Мф. 6, 21),— говорит Господь. Если бы мы все сокровище свое, то есть все дорогое для нас и любимое нами, полагали в одном Господе, то, без сомнения, Он один и наполнял бы Собою наше сердце и мысли и все духовное суще­ство наше; учение апостола о непрестанной молитве не было бы для нас заповедию многотрудною, а было бы лишь исполнением потребности своей души и удовлетворением стремления ее — быть всегда с Господом неразлучно сердцем и умом. Непрестанная молитва «умная» была бы неотъемлемою драгоценностью нашею, источником духовной сладости, сердечного простора; с именем Иисусовым, призываемым в молитве сердцем, есть Сам Иисус, как говорит Апостол: «близ ти глагол сей, — во устех твоих, и в сердце твоем» (Рим. 10, 8), то есть глагол молитвы тво­ей к Богу, или Бог, Которого ты призываешь. И Сам Господь говорит: «Се стою при дверех (то есть при дверех сердца) и толку (стучусь): аще кто услышит глас Мой и отверзет двери, вниду к нему и вечеряю с ним, и той со Мною» (Апок. 3, 20). Видишь ли, разумеешь ли безмерную лю­бовь к нам сладчайшего нашего Господа. Он Сам жаждет обитать в серд­це нашем, лишь бы мы не отказывались, желали принять Его, как и в другом месте говорит: «и вселюся в них, и похожду (то есть буду со­провождать его во всех путях его), и буду ему во отца, и тии будут Ми в людие» (2 Кор. 6, 16, 18. Лев. 26, 12). «О Божественнаго, о любезнаго, о сладчайшаго Твоего гласа, Господи, и блажен, иже услышит глас Твой и отверзет тебе двери сердца своего!» О сестра, вникни в эти слова и умились, и размысли: нужно ли Господу, самоблаженнейшему и источ­нику всякого блага, света, чистоты и святыни, наше сердце нечистое, уязвленное всяким грехом, смердящее гноем страстей, сердце порочное и лукавое; однако Он не гнушается им и ежеминутно готов посетить его, лишь бы мы сами не противодействовали этому. «Се стою при дверех и толку!» «Аз выну с Тобою есмь». «Призови Мя в день скорби твоея, и изму тя» (Пс. 49, 15). Казалось бы, как я и упомянула уже, непрестан­ное упражнение во внутренней, «умной» молитве должно быть вожделеннейшим занятием иноческим, тем более еще и потому, что она дос­тупна и удобна при всяком физическом труде, при всяком житейском занятии, при вкушении пищи и пития, при прогулке, при исполнении общественных послушаний, и всегда и во всякое время дня и ночи, лишь бы ум и сердце внимали своему «внутреннему деланию». Много и весь­ма много писали об умной молитве Иисусовой богомудрые отцы, опы­том изведавшие и сладость, и силу ее; так, один духоносный муж гово­рит: «с именем Иисуса или с искреннею мыслью об Иисусе соединена великая сила: она прогоняет страсти, запрещает бесам, наполняет серд­це небесною тишиною и радостью».

Другой говорит: «именем Иисуса бей ратники (бесовские искуше­ния), крепчав бо сего имене несть инаго под небесем». Еще говорит: «ко­гда вкушаешь пищу или питие, мешай пищу в устах твоих с именем Иисусовым, да освятит и усладит оно пищу твою, подобно, как услажда­ет собою сердце твое». Когда вкушаешь пищу, думай о сладости пищи духовной, при питии — о сладости и животворности воды живой, обе­щанной и подаваемой Иисусом верующим, и припоминай при этом со­ответствующие сему изречения Его: «всяк пияй от воды сея (земныя) вжаждется паки; а иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки» (Ин. 4,13-14) и далее: «Аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пи­ет!» (Ин. 7, 37). Говори мысленно ко Господу: «Даждь ми от воды Твоея, да не вжажду» (Ин. 4, 15). «Иисусе, питие мое неисчерпаемое, Иисусе, пище крепкая, Иисусе, хлебе животный, насыти мя алчущую, Иисусе, источниче разума, напой мя жаждущую!» и прочее, подобно подходя­щие тексты Священного Писания и молитвословий церковных. Когда идешь куда-либо путем, вспоминай предстоящий всем нам путь в небес­ное наше отечество или перенесись мыслию в те времена, когда Господь, ради нашего спасения воплотившийся, Сам ходил по земле, учил, гово­ря Своим последователям: «Аз есмь путь,— никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною» (Ин. 14, 6). «Аз есмь дверь овцам» (Ин. 10, 7). «Приидите ко Мне, вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы» (Мф. 11, 28), и соответствующими из Священного Писания словами или соб­ственными твоими, из глубины сердца твоего исходящими словами, от­кликнись на всеблагий призыв Владыки, хотя бы, например, так: «Настави мя, Господи, на путь Твой, да пойду во истине Твоей!» (Пс. 58, 11) или: «Стопы моя направи по словеси Твоему» (Пс. 118, 133) и т. п.

Таким образом, сердце твое мало-помалу привыкнет к беседе с Гос­подом, беседе сладчайшей, дарующей мир душе твоей,— мир, ни с чем не сравнимый, превосходящий всякий ум, то есть всякое понятие че­ловеческого ума, а постигаемый лишь сердцем, силою благодати Божией, посещающей его во время молитвы. Святой Исаак Сирии гово­рит: «Кто стяжал непрестанную, внутреннюю молитву, тот возшел на небо, ибо принял в сердце Духа Божия». Другой духоносный муж, свя­той Иоанн Лествичник, восклицает: «Молитва есть созерцание Бога еще на земле,— златая связь, соединяющая небо с землею, Творца с тварью, — есть дерзновенная беседа твари с Творцем,— есть благого­вейное стояние души пред Богом, забвение для Него всего окружаю­щего, блаженное исчезновение души пред всеисполняющим Духом Святым, вкушение будущего блаженства, вмещение в сердце Пресвятыя Троицы». Вот какими похвалами ублажают молитву преподобные и богоносные отцы — столпы монашества, подвизавшиеся в ней и опы­том изведавшие плоды ее. Они уподобляют ее древу жизни, питаясь плодами коего душа не умирает, ибо как может умереть, нося в себе Самого Источника жизни и бессмертия?! О, дабы и нас сподобил Гос­подь вкусить от сего древа райского!

Письмо четырнадцатое

О пострижении в монашество (еже есть во святой ангельский образ)

Сыне, дождь Ми сердце твое (Притч. 23,26)

Вот, наконец, достигнута цель твоего поступления в оби­тель — окончательно, безвозвратно уневеститься Христу, Нетленному Жениху душ наших; ты готовишься к пострижению в монашество. «С вышних призираяй и убогия приемляй», Господь принял и твое бла­гое произволение принадлежать Ему всецело, и устами твоей настоя­тельницы возвестил тебе: «Готовься к принятию святаго пострижения». — Как велико милосердие Божие! Слава всеблагому Его о нас со­вету! Слава и благодарение Его долготерпению, призывающему всех к покаянию и каждому из нас указующему путь спасения.

Ты просишь меня написать тебе по этому поводу, дать совет на пред­стоящие подвиги. Но что могу я написать тебе, чего бы не было подроб­но и ясно написано в наших святоотеческих аскетических книгах, с ко­торыми ты, вероятно, уже знакома? Советую тебе читать их чаще и вни­мательнее; книги эти, как сокровищница духовная, из которой может почерпнуть каждый, что ему потребно.

Великое дело — пострижение во святый ангельский образ. Велика и таинственна сила, заключающаяся в его священнодействии, направ­ляемая к тому, чтобы человек стал Ангелом по образу внутренней сво­ей жизни, ибо Ангелы бестелесны, и вещественный образ не может упо­добиться им. Пострижение для инока — как бы второе крещение, в ко­ем он перерождается и обновляется. В знак сего новорождения он совлекается навсегда своих одежд мирских, как всего «своего ветхаго человека» (Кол. 3, 9), и полуобнаженный, босой, едва лишь ради при­личия прикрытый одною срачицею, приемлет пред святым Евангели­ем, как от руки Самого Бога, одежду новую, «облекаясь в новаго чело­века о Христе Иисусе».

Зрелище поистине небесное и умилительное! Как древле Богоотроковица пред Святая Святых, так ныне пред святыми вратами алтаря Гос­подня предстанешь ты, дева, и торжественно, во услышание всех при­сутствующих в храме объявишь, что «добровольно оставляешь навеки мир с его соблазнами», «отвращаешь очи твои еже не видети суеты его» (Пс. 118, 37), «вменяя вся уметы быти, да Христа единаго приобрящешь» (Фил. 3, 8).

Блаженна ты, сестра! Блаженна мысль твоя, блаженно и похвально произволение твое, но «не по немуже обещаваешися, а по немуже совершиши», как сказано во Последовании святого пострижения. Ты возвесе­лила небо и землю; возвеселила человеков, пекущихся о твоем спасе­нии; возвеселила Ангелов, имже «радость бывает о каждой душе, обра­щающейся к Богу» (Лк. 15, 7); возвеселила и Самого Господа, призывающего всех обремененных суетою мира к Своему блаженному премирному покою: «Приидите ко Мне, и Аз упокою вы!»

И вот ты откликнулась на призыв Его, пришла к Нему и принесла свои дары и жертвы: дар — непорочное, чистое девство, жертву — любя­щее сердце, свободное от земных пристрастий, от плотской любви. Он только этого и ищет, только и жаждет: «Сыне, даждь Ми сердце твое» (Притч. 23, 26). И если Он усмотрит твою жертву искреннею, не двое­душною, — Он примет ее и уневестит Себе твою душу, но только при ус­ловиях, чтобы сердце твое не двоилось, но принадлежало лишь Ему од-ному всецело, бесповоротно, искренно, свято; иначе Он отвергнет твою жертву как недостойную Его святости и величия. Приносили Богу жерт­ву два сына первозданного Адама — Каин и Авель; оба они были родные братья, оба имели одно и то же произволение, совершали одно и то же де­ло, но «призре Бог на Авеля и на дары его, на Каина же и на жертвы его не внят» (Быт. 4, 4). Отчего? — Авель приносил жертву живую, Каин — бездушную, вещную; Авель избрал для жертвы лучшее, что имел, а Ка­ин — худшее. Так и иноки: все приносят Богу жертву своим иночеством, но не все сподобляются быть принятыми, «Бог есть Дух; духом и исти­ною достоит служити Ему» (Ин. 4, 24); и не достаточна, и не угодна Бо­гу жертва нашего служения Ему, если она ограничивается одним внеш­ним удалением от мира, одними внешними подвигами, не будучи оду­шевлена духом жизни, как мертвые плоды Каиновой жертвы. Все наши иноческие подвиги, посты, лишения, труды без предварительного очи­щения сердца, без стремления души и ума к единому Богу, — как не пол­ные, не совершенные, а двоящиеся, не только не могут быть приятными Богу, но и противны Ему. Древним Израильтянам, думавшим чрез обря­ды и жертвы умилостивлять Бога, Он говорит чрез пророка Исайю: «По­стов и празднеств ваших ненавидит душа Моя; когда простираете руки ваши ко Мне, — отвращу очи Мои от вас; если умножите моления, — не услышу вас, потому что сердце ваше исполнено лукавства и двоедушия. Отнимите лукавство от душ ваших, и тогда услышу вас и прииму жерт­вы ваши» (Ис. 1, 10). Из этого заключи: какую пользу принесет нам уда­ление от мира, если не исторгнута из сердца привязанность к нему, вос­поминание о нем. Затворившись в каменных стенах ограды монастыр­ской, мы лишили себя возможности только телесными очами видеть его и сами укрылись от его взоров; но дух, не стесняемый никакими стенами и преградами, всегда свободен блуждать по стремнинам мира, где неиз­бежно находит себе преткновения, даже падения, едва не разрушающие его душевную храмину. Это-то и есть «лукавство души», как говорит пророк: заключившись в обители — заглядываем в мир, которым сами же пренебрегли, — не уподобляемся ли мы «псу возвращающемуся на свою блевотину» (Притч. 26, 11)? Постимся от снедей, а душею и умом усла­ждаемся запрещенными плодами в разнообразных видах; бодрствуем, — а ум обременен земными попечениями; стоим на молитве и псалмопении, а мысль блуждает по всем направлениям; пришли к источнику Любви, а в сердце нередко носим «злосмрадную злобу», подобно Иуде, лобзанием, как знаком любви, предавшего своего Учителя и Господа, Ис­точника света и жизни, к Которому он точно так же пришел когда-то, чтобы сделаться Его учеником и последователем.

Не скажет ли и нам Господь, как древним Израильтянам: «кто взыска сих от рук ваших? — Постов ваших ненавидит душа Моя; отымите лукавство от душ ваших» (Ис. 1, 10) и тогда услышу вас. Лукавство души инока есть неверность небесному ее Жениху, Которому она обручилась в пострижении, обещалась Ему служить неизменно, неуклонно, а между тем уклонилась и часто уклоняется от исполнения Его воли.

Невеста Песни Песней, изображающая тоже душу, уневестившуюся Христу, «и день и ночь имела в уме и в сердце Жениха своего» (Песн. 3, 1-4), ибо она посвятила Ему себя всецело, Его единого возлюбив «всей душей, всем сердцем и всем помышлением» (Мф. 22, 37), как и требует от нас Господь. «Егоже возлюби душа моя, удержах Его и не оставих Его, дондеже введох Его в дом матере моея» (Песн. 3, 1-4). Удерживай и ты, сестра моя, и не оставляй возлюбленного Жениха твоего нетленного, пока не введешь Его в дом души твоей и не ощутишь Его пребывания в себе неотступно, неразрывно, неотъемлемо; беседуй с Ним непрестан­но мысленною, внутреннею молитвою, неослабно внимай себе, чтобы не приразилось сердцу твоему ничто, могущее оскорбить Его святое при­сутствие. Видя твое усердие и твою верность Себе, Он Сам возвеселит тебя, наполнит Собою всю твою душу и будет с тобою «един дух», — по слову Апостола: «Прилепляяйся Господеви един дух есть с Господем» (1 Кор. 6,17); Он возлюбит тебя, как говорит Он: «Аз любящия Мя люб­лю, ищущий же Мене обрящут благодать» (Притч. 8, 17), и: «любяй Мя возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его, и к нему приидем и обитель у него сотворим» (Ин. 14, 21-23).

Что больше сего блаженства, что выше сей чести, как соединиться не­разлучно с Господом, уневеститься Ему, Сыну Божию, навеки и унасле­довать Царство Его Небесное, нетленное, конца не имущее. Блаженна ты, сестра, и треблаженна; но, повторяю и еще,— блаженна «не по нему­же обещаваешися, а по немуже совершиши». Для большего и удобней­шего преуспеяния приводи себе на память ответы, которые ты давала вопрошавшему тебя священнодействователю пред Крестом и Евангели­ем, как пред Самим Распятым на кресте Словом, Сыном Божиим, Кото­рого теми своими ответами и обещаниями ты уверяла в верности и люб­ви твоей к Нему, как невеста Жениха своего пред обручением. Неужели не знает постригающий тебя, зачем ты предстала пред святыми вратами алтаря в таком необычном виде: в одной срачице, с распущенными во­лосами, сопровождаемая целым ликом твоих сподвижниц с возженными в руках свечами,— неужели не знал,— однако он требовал твоего соб­ственного слова, твоего решительного ответа, когда спросил тебя: «что пришла еси, сестра, припадая к святому жертвеннику и ко святей дружине сей?»

И ты сама отвечала ему во услышание всех: «Желая жития иноческаго». Похвалив твое доброе произволение, он тут же предупредил тебя: «Воистину добро дело и блаженно избрала еси», но в том только случае добро и блаженно, «аще совершиши е, добрая бо дела трудом соверша­ются». Затем он подробно изложил все эти трудности, изложил их в форме вопросов, чтобы ты могла обстоятельно обсудить и ответить на каждый из них. И когда ты объявила, что согласна на все трудности и лишения ради Господа, тогда только он постриг власы главы твоей в зна­мение обрезания всякого плотского мудрования и земного пристрастия, которое с той минуты стало отрезанным, отнятым от тебя по собствен­норучной же твоей доброй воле, и таким образом обручил тебя Небес­ному Жениху — Христу, напомнив при этом: «Виждь,— Кому сочетаваешися; виждь,— какова обетования даеши; Ангели предстоят зде невиди­мо, написующе исповедание твое сие, о немже и истязана будеши во второе пришествие Господа нашего Иисуса Христа».

О, если бы мы, инокини, почаще возвращались мысленно к тому дню, в который принимали святое пострижение, почаще припоминали то блаженное состояние, в коем находилась тогда душа наша! Весь мир был бы нам чужд и не нужен, если бы даже он все свои сокровища поло­жил перед нами. Мы дерзновенно могли бы восклицать с Апостолами: «Кто ны разлучит от любве Божия: скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда? Ни даже смерть не возможет разлучить нас от любви Сладчайшего нашего Господа» (Рим. 8, 35-39).

Положи это воспоминание пред мысленными очами во всех путях твоей жизни, и ты вкусишь Царствие Божие еще на земле, и спасешь свою душу.